Уже верная смерть щекотала бештоевцам расширившиеся от страха ноздри. Легионеры метались по ущелью в поисках выхода и спасения. За ними тянулся длинный хвост: разные дезертиры, полицаи, немецкие приспешники. Едва нанявшись на службу к врагу, они уже должны были думать о спасении своей шкуры.
Им удалось дойти до нарзанных источников, бьющих чистым ключом у подножия скал. Дальше начинался камнепад, лежбище туров. Недалеко от источников по отвесной скале извивается так называемая лестница Андемира. Лестницу невозможно увидеть простым глазом. Ее находят только те, кто знает тропу к ней. Беш-тоев эту тропу знал. Он повел отряд к источникам, чтобы напиться нарзана, а потом двинуться через перевал. Но вместо нарзанных струй его встретили струи пуль. Чока Мутаев, оседлавший со своими разведчиками дорогу, встретил противника ружейно-пулеметным огнем. Легионеры отпрянули назад. Им оставалось одно — под покровом ночи подняться по руслу ручья, прочерченному талыми водами. Оно приведет к снежной папахе, нависающей над ущельем. Дойти до снегов бештоевцы смогут. А дальше? Об этом никто не думал. Страх подстегивал их.
Как только стемнело, разгорелся бой. Чока Мутаев ракетой осветил отвесную лестницу, чтобы бойцы могли вести прицельный огонь. Раненый, потеряв равновесие, скатывался вниз и, ударяясь о выступы скал, погибал раньше, чем достигал дна черной пропасти. Каждый выстрел отзывался и повторялся сотни раз, поэтому пулеметная очередь или разрыв гранаты наводили ужас, прокатываясь по горам гулким эхом. Будто вступили в бой не два небольших отряда, а несметные силы. Вершины гор колебались в ночной мгле от дрожащего света ракет.
Легионеры дрались с отчаянием обреченных. Надо было во что бы то ни стало пробиться через перевал. Податься в Турцию. Там будет видно, пока же пробиться через перевал. Всю ночь гремели выстрелы и разрывы около лестницы Андемира, около сухого, вымерзшего русла ручья.
Когда вспыхнули от утренней зари самые высокие вершины, каждый ожидал увидеть, что ущелье заполнено трупами, а снег на крутых склонах окрашен в багровый цвет. Но не было видно ни трупов, ни крови. Снег розовел лишь от холодных лучей январского солнца. Дул ветер, окончился бой.
В этом бою Якуб Бештоев был схвачен отрядом Чо-ки Мутаева, а сам Мутаев погиб, простреленный автоматной очередью.
В старину, когда везли на лошади прах павшего в бою героя, кабардинки сочиняли и пели песню, называвшуюся «плачем над головой коня». Какую песню сочинит теперь Апчара? Где она возьмет слова для такой песни? Ни в книгах, ни в легендах не вспоминается случая, чтобы невеста везла с поля боя прах своего жениха к его матери.
Чока погиб почти на том же месте, где и Бекан. Седельщик постучится сквозь ледяную стену могилы и спросит: «Это ты, мой сын? Я думал, ты станешь костью рода».— «Да, это я догнал тебя,— ответит Чока.— Рано обрезали подпруги у моего коня. Я пошел по твоим следам».
Но что скажет мать, Данизат? Кто утешит ее?
Апчара сняла платок с головы, укрыла Чоку от снегопада.
...В этот день с утра Анчару потянуло на ферму. Захотелось проверить — целы ли сохранные расписки на коров, а вместе с ними и все ее комсомольское хозяйство: списки, комсомольские билеты, сданные ей на храпение, штемпель и немного денег — членские взносы, которые она не успела сдать. Все это она спрятала в скале, в расщелине. Все оказалось в целости, Апчара хотела уж ехать в аул в самом радостном настроении, как вдруг увидела, что на ферму сворачивает машина с ранеными.
Как видно, бойцы решили похоронить у фермы своего товарища, скончавшегося в пути. Выпрыгнув из машины, бойцы взялись долбить мерзлую землю недалеко от фермы, а один из них притащил из коровника чинаровые доски. Из них он сколотил длинный ящик, похожий на гроб.
Видя, что красноармейцы озябли, Апчара развела огонь, поставила кипятить воду — может, кто-нибудь захочет попить горячей воды вместо чая. Избушка набилась людьми, всем хотелось погреться. Вошел и тот боец, который положил в гроб мертвеца. Он пустил по рукам фотокарточку:
— В кармане была. Сестра или девушка...
Бойцы разглядывали карточку, передавали друг другу. Редко кто из бойцов на войне не имеет в кармане вместе с документами фотографии матери, невесты, жены, дочки, сестренки... Очередь дошла до Апчары. Она также без интереса взяла карточку в руки, но в то же мгновение и выронила ее, словно это была раскаленная железка. Она бросилась на улицу, отдернула плащ-палатку с гроба и упала, обхватив чинаровый ящик. В гробу лежал Чока. Бойцы, выбежавшие из домика вслед за девушкой, молча стояли вокруг, не мешая ей плакать, не утешая.
— Оставьте его мне. Я отвезу его к матери,— попросила Апчара бойцов. Никто не стал возражать. Бойцы помогли девушке установить гроб на двуколку, попрощались и поехали дальше.
Плакальщицы еще не перестали ходить в тот двор, где разорвалась вражеская бомба и в щепу разметала турлучный дом Бекана, а потом погиб сам Бекан. Не утихает плач во дворе горестной Данизат, но еще не слышал несчастный дом такого плача, какой раздастся сегодня, когда привезут Чоку. Выдержит ли бедная женщина и этот удар судьбы? Хватит ли слез у аульских женщин оплакать и это горе?
Показались первые домики. Над крышами вьется легкий дымок. Дворы разгорожены, плетни при немцах пошли на топку. А зима еще только вступает в свои права.
Со стороны гор послышался автомобильный гудок. Апчара не оглянулась. Пусть машина сворачивает с дороги. Грузовик с орудием на прицепе обогнал двуколку и резко остановился. Из кабины вылез капитан Локо-тош в замусоленном полушубке. Апчара не сразу узнала его, а когда узнала, то слезы наполнили ее глаза, и она уже не видела ни самого Локотоша, ни его солдат... Капитан обратился к своим:
— Давайте, ребята!
Апчара не могла сказать ни слова. Бойцы подхватили гроб, установили его на лафете пушки и закрепили ремнями. Локотош подошел к Апчаре, взял ее за руки, снял с двуколки. Девушка не сопротивлялась и ни о чем не спрашивала. Капитан усадил ее в кабину, накинул на плечи полушубок.
Едва процессия показалась в ауле, мальчишки мигом разнесли по домам печальную весть. Женщины выскакивали из ворот, чтобы увидеть своими глазами необыкновенное шествие. Мужчины пристраивались сзади. Для них в диковину было увидеть гроб на орудийном лафете.
Вот дом Хабибы. На крыше мать спокойно укладывает черепицу. Оглянулась, смотрит на шествие, ничего не понимая, но черепица выскользнула из ее рук, упала и раскололась на куски. Хабиба не знает, куда бежать — навстречу дочери или к горестной Данизат. Данизат сама уже стоит на середине улицы, словно заботится, чтобы прах ее сына не провезли мимо дома. Данизат раскачивается на одном месте, будто ноги прибиты к мерзлой земле. Она не в силах шагнуть. Ее дрожащие руки то тянутся вперед, то впиваются в почерневшее лицо. За гробом выстроилась толпа. Женщины заголосили. Хабиба причитает:
— О, день слез! Лишь у неба хватит влаги, чтобы лить слезы. О, пошедшая по тропе несчастья Данизат! Наберись сил. Ты осталась, как старая птица из разоренного гнезда. Ни сесть тебе на дереве, ни лечь тебе на земле...
Траурная процессия подошла к воротам Данизат и остановилась. Бойцы не стали снимать гроб с лафета, но так и поставили его во дворе, а грузовик отцепили и отогнали в сторону. Вокруг небольшого двора стояли скорбные старики. Предлагали похоронить Чоку по мусульманскому обряду, вынуть прах из гроба, обмыть и завернуть в саван. Другие говорили: Чока Мутаев погиб в ратном бою. Ему больше подходит воинский обряд погребения.
Данизат сказала:
— Чока был воином, пусть воином и останется...
Зимний день клонился к вечеру. Сгустился туман,
пошел снег. На истерзанные бомбами, заиндевевшие деревья на ночь усаживались птицы. Зашевелились старики. Локотош приказал бойцам построиться. Женщины заголосили. Апчара подошла к гробу, чтобы в последний раз взглянуть на лицо Чоки, потрогать черные волосы, усыпанные снежинками. Данизат остановилась и оглядела двор, словно хотела запомнить всех, кто тут находился. Наступившую тишину нарушил ее приглушенный голос. Данизат никогда не была многословной. Она умела внимательно слушать, выбирая из словесной шелухи редкие зерна смысла, но сама говорила скупо и негромко. Это исходило из сдержанности ее характера, похожей на суровость и необщительность, но Данизат была доброй и внимательной, никогда ни в чем «е отказывала соседу, неумолимые удары судьбы принимала молча, как должное, неотвратимое, посланное небом за свои грехи или за неотпущенные грехи предков.