И здесь, на высокогорных пастбищах, наверное, свои проблемы. Не для прогулки его затащил сюда Талиб Сосмаков. Вот и советуйся с умными людьми. Однако решения принимать тебе одному и отвечать за все тебе одному.
ПЕРЕЙТИ БУРНЫЙ ПОТОК...
Совещание открыл Чока Мутаев. Чувствовалось, что он робеет перед Куловым, хотя животноводы уже признали в нем организатора и с уважением относились к молодому, но рассудительному и энергичному начальнику штаба. Может быть, смущало Чоку и присутствие Апчары. Бекан не обращал внимания на оратора, на своего приемного сына. Он следил за тем, как целая кавалькада всадников носится по склону горы и никто не может заарканить Шоулоха, оторвавшегося от коновязи.
Зулькарней Кулов, занимая за столом единственный стул, обдумывал план своего выступления и с грустью замечал, как изменился состав животноводов. Остались одни старики, мальчишки и девушки. Это стало заметно после комплектования Нацдивизии, подобравшей всех, кого военкомат еще не успел призвать. Кулов волновался и нервничал, потому что с публичными выступлениями ему как-то не везло. Он вспомнил, как однажды, работая еще в райкоме, выступал перед районным партийным активом. Войны еще не было, но тревога уже носилась в воздухе. Стремясь рассеять тревожные слухи, Кулов с трибуны громко, убежденно говорил:
— Не верьте провокационным слухам. Германия не нападет на нашу страну. Германский пролетариат не допустит этого.
Люди слушали и верили Кулову. А на другой день началась война.
И вот теперь животноводы сидят перед ним. Что им сказать? Они ждут хороших, свежих вестей. Они хотят знать, где теперь Нацдивизия, воюет она или еще нет. Они хотят знать, что делается на фронтах, чем кончилось наступление немцев в районе Харькова. Но вести приходят печальные, и главное, путаные, одни догоняют другие и быстро стареют... Рассказать все как есть этим людям, сидящим полукольцом на земле, в папахах и широкополых войлочных шляпах? Вдруг вселишь в них неуверенность или даже посеешь панику?
Кулов, Бахов и Сосмаков приехали, чтобы воодушевить народ, поднять настроение, рассеять слухи, распространяемые немецкими листовками, укрепить веру в несокрушимую мощь страны, поднять чувство ответственности за порученное дело. Животноводы вынуждены принять на свои плечи заботу и об эвакуированном скоте, которым наводнены альпийские пастбища. Каждый день прибывают новые бесчисленные гурты, возникают споры, а то и драки из-за места на пастбищах, у воды, у родников. Вот о чем думал Зулькарней Кулов, слушая и не слушая вступительное слово Чоки Мутае-ва. Слово это было коротким.
Чока остановился на практических, хозяйственных вопросах, с которыми приходится сталкиваться ежедневно. Он надеялся, что Кулов не только ответит на его вопросы, но и поможет ему, тогда сразу решатся главные трудности.
Бекан кивал головой, подбадривал сына. Он говорил своим видом: не подкачай, сынок,— перед самим Куло-вым говоришь.
— Вот, к примеру, соль,— говорил Чока, поворачиваясь к Кулову и говоря как бы ему одному,— большое ли дело — соль? Но уже два месяца скот не видел соли. А если корова не поест соли, она не попьет, а не попьет — не даст молока. Сколько мяса пропадает из-за соли! Не можем посолить. Пока мясо от вынужденного убоя довезешь до аула на арбе, оно протухает. Ни нам, ни армии. Был небольшой запас соли — иссяк. Это из-за эвакуированного скота. Он хоть и чужой, а делиться надо.
Бекан не выдержал и перебил Чоку:
— Делиться пришлось не только солью. Все пастбища изрыли копытами, наводнили. Корова за корову рогами цепляется. Не хватает ни воды, ни травы. На скот жалко глядеть. Да и люди, что пригнали скот, без денег, без одежды, без хлеба. Делились, делились да все уж и разделили.
— Подожди, отец, ты уже прения открываешь. Я еще не закончил.
— Как так подожди? — еще сильнее возмутился Бе-кан.— Согнали и тощих и упитанных в один гурт. Сильные бодают слабых, а он — подожди!..
— Не время прения открывать,— с улыбкой сказал и Кулов.
— Сыр варим без соли,— крикнула Апчара.— Несоленый сыр долго ли пролежит?
Чока заговорил громче, чтобы перекрыть гул голосов.
— Или вот, кастрация баранчиков.— Чока покосился в сторону навеса, где сидели девушки и потрескивала полевая рация.— Упустим срок, какая шерсть от валухов? Да и мясо не то. Зоотехников раз — и обчелся. Питу Гергов с учебником ходит. Но пользы от него на копейку. Ставим мальчишек на кастрацию — получается одно душегубство. Теряем сотни голов...
— Девушек мобилизуй,— верный своему юмору, сказал Бахов.
Все засмеялись. Чока смутился.
Бекан вдруг вспылил:
— Тебя бы заставить. И так на девушек все валим. Не девичье это дело — кастрация.
— Надо провести семинар, научить ребят.— Кулов посмотрел на Талиба Сосмакова, давая понять, что говорит в первую очередь ему.— Почему нельзя прислать сюда опытных зоотехников из наркомата? Пусть научат и девушек и ребят...
— Воллаги, можно. Никто не обращался к нам.
— Не ладится и со стрижкой овец,— продолжал Чока.— Не хватает стригалей. Тимуровские команды были поставлены на ноги, но разве это стрижка? Мальчики не умеют орудовать ножницами. И сил у них нет. Иной раз барана связать не могут. Начнут стричь, а баран вырвется из рук и, раскидав своих «мучителей», убегает прочь. За ним ватагой носятся горе-стригали с ножницами в руках. Овцы изранены, шерсть снимается с кровью, с мясом. Ножниц для стрижки не хватает. Пришлось отобрать у девушек обычные ножницы. Можно ли ими стричь овец!
Еще хуже с косовицей и силосованием. Травостой редкий, а косить некому. Пройдет месяц — скот останется без кормов. А тут еще надо заготовлять сено и на долю эвакуированного скота, на табуны лошадей, пригнанных из Ростовской области.
Вопросам нет конца. Талиб Сосмаков все заносит в записную книжку, будто о нуждах животноводства он узнал только сегодня. Делает он это по привычке, а думает о другом. Что стоит этот разговор о кастрации баранчиков или о соли, когда надо решать главный вопрос: оставляем скот в этих горах или гоним его в сторону Каспия, чтобы не достался врагу. Не раз говорил об этом Талиб Сосмаков, но каждый раз его резко перебивали: «Паникуешь, поддался вражеской провокации!» Но случится беда — и придется ему первым держать ответ.
Слово взял Зулькарней Кулов. Сначала он посмотрел на свои начищенные сапоги, словно тезисы его речи были написаны на лакированных голенищах, потом перевел взгляд вдаль, на молчаливые снежные горы, кутавшиеся в темные тяжелые облака, поглядел на ребят, которые торжественно вели Шоулоха.
— Наше совещание необычное.— Кулов старался говорить отрывистым языком военного времени.— Наше совещание оперативное. Это значит: решение принимается немедленно и исполняется без проволочек. Действовать надо по-фронтовому. Мы должны подпереть фронт своим плечом. Особенно сейчас, когда на фронтах Великой Отечественной войны развернулись кровопролитные бои. У нас не должно быть слова «нет». Нет соли — достань, нет стригалей — найди, не хватает косарей — мобилизуй, нет зоотехников — обучай глолодежь, организуй семинар. В армии как? Раньше три года обучали командира в военном училище, а теперь — шесть месяцев, кубики на петлицы, и веди взвод в бой. Вы сетуете на мальчишек: опыта нет, овец кромсают вместо того, чтобы стричь, не сено косят — землянику собирают. Какие мальчишки? О каких мальчишках вы говорите? Война прибавила всем по пять лет. Значит, они уже не
мальчишки, а юноши. С юношей надо требовать по законам военного времени. Вот ты, Чока Мутаев. На кого ты жалуешься? Ты — секретарь райкома комсомола? Секретарь. Так мобилизуй комсомольцев, молодежь. У тебя их тысячи. Ты начальник штаба пастбищ? Ты. Тебе подчинены животноводы? Подчинены. Дай каждому задание, и пусть он попробует его не выполнить! Никому не простим безответственного отношения к порученному делу. Мы простим — война не простит. Мы поручили Бекану Диданову сохранить элиту кабардинской лошади. За это он в ответе не только перед обкомом партии, но и перед грядущими поколениями. Посмотрите на Апчару, на хрупкую девушку. Вот она стоит у радиопалатки...