— Или молнию...— добавил Питу.
— Пусть мудрейшие простят мне,— Хабиба бросила взгляд на дочь, как бы упреждая ее попытку помешать матери говорить.— Не хотелось встревать в мужской разговор. Но и женщины тоже не через нос воду пьют. Не умом, так чутьем мы угадываем, где истина.
— Говори, говори,— подбодрил Бекан.
— Гитлер, может быть, и хочет перекроить русскую шубу. У него свой фасон и портные тоже свои. Но сначала надо ему этой шубой завладеть. Стащить ее надо с плеч Сталина. Разбойники были и свои и чужие. А кто сумел снять эту шубу? Никто. У Сталина плечи крутые. И в руке не только трубка. Есть и оружие. На такой шубе быть крючком — не последнее дело. Пусть Гитлер не походит на глупую барыню, которой еще только пообещали шкуру медведя, а уж она стала в уме кроить: которое место на рукава, которое место на воротник. Сталин не отступит перед Гитлером. Не только шубы, не даст, не потеряет ни пуговиц, ни крючков...
— Грабитель на то и грабитель, что стаскивает одеж-ДУ> не спросив разрешения хозяина. Против воли. Настигнет в темном углу и — конец,— прервал Хабибу Ми-сост.
Но Апчара все равно с восхищением посмотрела на мать.
Заскрипела калитка. Все головы повернулись к воротам. Пришел мулла, бледнолицый старик. Он принес небольшой сверток. Это была его посылка, не сыну и не внуку (не было детей у муллы), а единственному ученику, которого он украдкой, по ночам, обучал корану. В ученике видел мулла преемника. Надо было защитить его от пуль, от осколков и от сабельного удара.
Для того чтобы спасти и защитить ученика, мулла приготовил амулет со стихом из корана, завернул его в башлык, чтобы люди не могли догадаться. Апчара передаст башлык ученику, и тот будет верить, что хранит его от немецких пуль благодать аллаха.
Мулла читал немецкие листовки и знал, что немцы гарантируют мусульманам свободу вероисповедания. Снова откроются все мечети. Казалось бы, мулла должен радоваться и ждать с нетерпением прихода немецкой армии. Но запутан человек, запутан и слаб.
В те годы, когда служителей культа высылали за пределы республики, этот мулла уцелел, потому что дал клятву никогда не служить аллаху. Впрочем, он и не был в то время настоящим муллой. Ему не хватало места: все четыре мечети в ауле были заняты другими муллами. Долго, с тайной надеждой ждал он, когда освободится для него место, и дождался в конце концов, что освободились сразу все места.
Шли годы. Про четырех мулл все забыли. Но люди остались. Они то умирали, то им нужно было жениться. И то и другое они часто хотели делать с молитвой. Читать же молитвы умел только он, чудом уцелевший мулла. Правда, молодожены, прежде чем обратиться к мулле для скрепления их союза, расписывались в сельсовете и даже приносили мулле соответствующую справку, ну а что касается похорон, то тут у муллы не было соперников. За ним приезжали из других, даже очень отдаленных аулов, и чем дальше аул, тем дороже брал мулла за похороны и за свадьбу.
Но что же будет теперь? Придут немцы. В Машуко снова будет четыре муллы, как в прежние времена. Теперь, когда говорят «мулла», все знают, о ком идет речь. А тогда? Нужно будет называться по имени. Нужно будет знать свое место.
Мулла отдал Апчаре свой сверток, почтительно поклонился и отошел в тень деревьев.
Между тем разговор, прерванный приходом муллы, возобновился.
— Далеко ли Нацдивизия ускачет на конях, если навстречу грохочут танки? — сделал Мисост новый заход.— Как бы от конского хвоста дым не пошел.
— Нет, Мисост, не говори так о коне,— упорствовал и Бекан.— Танк встретит на пути лес, надо прорубать просеку, дойдет до реки — надо строить мост. А если горы? Понадобится дорога. Коню же все это не помеха. Нацдивизия пройдет везде, и конники встретят твой танк пушкой.
— А самолеты? — не унимался Мисост.— Ты разве не видел, как хищная птица достает добычу из расщелин скал? Не дай аллах, чтобы самолеты нагрянули на конницу. Копыта взлетят, как черные вороны, когда спугнешь их с падали.
Мисосту хорошо говорить. У него все дети больные и квелые от рождения. Сидят дома. Однако женщины от его слов помрачнели. Мулла пришел им на помощь.
==- Один аллах знает, что случится.
— Думаете, у нас нет танков? — снова не вытерпела Апчара.— Думаете, у нас нет самолетов? Есть. До нас немец не дойдет. На пути их танков пролегают противотанковые рвы. Мы рыли. Я знаю. И не только мы. Ростовчане, ставропольцы...
— А ты не выдавай военную тайну,— прервал Апча-ру Сентраль.— Может, среди нас полно немецких лазутчиков. Вот доверяй тайну таким девчонкам. Видали?
Апчара осеклась, окинула взглядом всех сидящих. Жители аула свои, разве кто-нибудь из них может быть немецким шпионом!
— А, какая там тайна! Сверху видно каждую канавку.— Бекан махнул рукой.— Разве спрячешь от самолета противотанковый ров? Немцы разглядывают их как хотят, а потом составляют карты, как обойти. Иначе как бы они дошли до Ростова?
— Немец высматривает не только рвы.— Мисост постучал по дереву пальцем, как бы призывая к вниманию.— Он заглядывает и в наши души. Не одну державу заставил встать на колени. Тоже храбрились, как и мы. Теперь схватился с Россией... А малыми народами кто-нибудь да владеет...
— Тебя послушаешь,— перебила Хабиба,— так мы все равно что кисет с табаком, который ходит по рукам от курильщика к курильщику. Что из того, что народы малые. Десять мышей толкнут разом один камень, коту вход загородят...
Снова заскрипела калитка, и на этот раз вошла старая Хадижа. Сентраль попятился, спрятался за людей. Недавно недодал ей шесть рублей, как раз на пол-литра. Уж не пришла ли старуха пожаловаться?
Получив корову, Хадижа стала заметно бодрее, свежее лицом. Сама пасет свою кормилицу и даже спит, говорят, вместе с ней в хлеву.
Апчара побежала навстречу, взяла старуху под руку, и та осыпала ее молитвами, благодарственными ласковыми словами.
Спрашивать Хадижу о чем-либо бесполезно. Ее можно только слушать. О чем ни спроси, все равно будет говорить свое. Перебить или остановить ее тоже нельзя. С тонких старушечьих губ слова сыплются, словно просо из прохудившегося сразу во многих местах мешка.
•— Узнала я, дочка моя, узнала, идешь на войну. Видано ли это, чтобы девушки воевали. Не каждый мужчина рискнет на это. Иной мужчина боится даже украсть коня. А война души ворует. Украла душу у моего внука. Погубили парня. Да. Придет погибель на землю германцев! Пусть вспыхнут пожаром все огни, что зажигались их предками, дедами и отцами. Не ходили мы на их землю. До дверных ручек их домов не касалась наша рука. А они наш дом хотят спалить. За что? Аллах только знает... дочка. Не возьмешь ли подарочек? Колхоз дал мне корову, дай бог ему долголетия. А на что мне столько молока? Я сварила сыр. Три головки. Не сыр, а чистое масло. Отдай ты его кому-нибудь. Если бы мой внук был жив, ему бы первый кусок... Ты найди парня, похожего на моего Мусу, пусть он поест моего сыру. Скажи, что я послала ему, Хадижа.
Апчара положила узелок с тремя головками сыра в общую кучу.
Бекан закричал в ухо старухи:
— Ну как корова, жива?
Хадижа закивала головой:
— Не корова, а буйволица. Доит прямо сливки.
— Благодари Апчару. Это она выбрала для тебя. Только смотри, сохранная расписка в колхозном сейфе.
Для старухи «сохранная расписка» и «сейф» — темнее темного леса, твердит свое:
— Буйволица, а не корова... Есть же добрые люди, не то что мошенники, не обошли меня, старуху.
За воротами послышался шум машины. Это за Ап-чарой приехал Чока Мутаев. Люди всполошились. Хабиба бросилась к Апчаре. Только сейчас она поняла, на какую опасность отпускает дочь. Апчара побежала одеваться. Мужчины стали разбирать узелки и свертки, готовясь укладывать их в машину. Ворота со скрипом распахнулись, и Чока въехал во двор. Откуда ни возьмись, сбежались ребятишки. Женщины засуетились. Около ворот вмиг образовалась толпа провожающих.