— Товарищ капитан, лейтенант Казаноков по вашему приказанию...
— Ладно, ладно. Здравствуй. Горячо было вчера?
— Трех боекомплектов как ни бывало. Надо бы подбросить еще.
— Подбросим. Убитых много?
— Трое раненых, один — тяжело. Бок вырвало осколком. Командир миномета... О какой парашютистке ты говорил?
— Подожди, увидишь. Сначала садись к столу, перекусим.
Зашли в домик. У самого порога, где посветлее — единственное окошко в домике забито фанерой,— на ящике накрыт «стол»: бутылка, консервы, накромсанная колбаса, черный хлеб. Альбиян заметил: пластмассовых стаканчиков три. Не парашютистку же собирается Локотош угощать? Капитан непривычно суетлив, многословен, что-то скрывает.
— Давай, давай. Садись. Перекусим. Я знаю, кухня к вам опоздала, ужинали в три часа ночи. Я и сам голоден как черт. Замотался. Давай.
Локотош налил все три стаканчика, снял телефонную трубку, коротко приказал:
— Парашютистку ко мне!
Не успел Альбиян еще раз удивиться, как в домик вихрем ворвалась Апчара. В темноте она сначала не разглядела брата, да и Альбиян в первые секунды не узнал сестру. Он ведь никогда не видел ее в гимнастерке, пилотке, чтоб тонкая талия была перехвачена жестким ремнем, да еще с портупеей.
— Брат! — Апчара бросилась к Альбияну, едва не опрокинув ящик с угощениями.
Пошли бессвязные восклицания:
— Как? Откуда?
— Альбиян!
— Что ты здесь делаешь?
— С неба свалилась. Телефонистка.
— Так это она и есть?
— А ты думал, настоящая немецкая парашютистка?— Локотош разнял обнимающихся брата и сестру.— Садитесь к столу. Успеете еще наговориться. Водка налита. Ударим по первой! Раз-два — взяли.
Выпили даже и по третьей, но успокоиться никак не могли. Апчара сияла от счастья, всхлипывала. Хорошо, хоть слез в полутьме не было видно. Альбиян беспорядочно сыпал вопросы о доме. Локотош не мешал им, только подливал в пластмассовые стаканчики. Апчара и от встречи была пьяна. Рассказывала, перескакивая с пятого на десятое, и о том, как собирали посылки, и как ехали, и как там в ауле живут, и неожиданно расстроилась.
— Сохранная записка в моей сумке осталась. Вдруг пропадет.
— Что за сохранная записка? — заинтересовался Локотош.
— Ну... Коровы-то временно ведь даны. При немцах обязуемся содержать и сохранять корову. За это пользуйся молоком. Когда немцев прогонят — возвратишь корову назад, колхозу.
— А если немцы ее отберут?
— Не отдавай, сохрани...
— Немцы будут так разговаривать: «Не разрешите ли вы взять со двора вашу корову? Данке шон. Спасибо. Спокойной ночи». И много вы роздали коров?
— До сотни. А уж сколько соберем потом — столько и будет. Не бросать же их на произвол судьбы. На ферме оставишь — все равно немцы заберут.
— Да... Значит, вы уже приготовились к оккупации?
Апчара смутилась.
— Это же на всякий случай. А вдруг... придут немцы. Кулов, я знаю, был против этого. Сосмаков самолично распорядился. А Кулов даже против эвакуации скота. Говорит, надо поднять скот ближе к Кавказскому хребту. Там будут действовать партизаны. Скот будет под их охраной. Кроме того — питание партизанам. А партизанские отряды уже организовались. Коммунисты и комсомольцы все расписаны по отрядам. Некоторые на казарменном положении. Обучаются.
— Скот эвакуировать Кулов не хочет. А людей? А семьи военнослужащих? Их же всех расстреляют, уморят в душегубках.
Альбиян забеспокоился после этих слов Локотоша. Он стал расспрашивать, собирается ли эвакуироваться Ирина с Даночкой.
— Мама ни за что не хочет отпустить их. Она ведь останется совсем одна. Но Ирина, конечно, когда ходит в военкомат получать деньги по аттестату, встречается с женами других командиров, и они уже о многом договорились между собой. И Даночка тоже ходит в военкомат вместе с матерью. Пока стоят в очереди за деньгами, Даночка развлекает и смешит там всех, собирается на войну. Она говорит: «Поеду на военную войну».— «А что ты там будешь делать?» — «Убью всех фашистов».—«А если они тебя убьют?»—«Не убьют. Папа заступится». Все смеются.
Апчара извлекла из сумки письмо Ирины.
Судьба родных и близких беспокоила всех. Немцев не удалось задержать на Дону. Ростов пал, значит, ворота на Кавказ распахнуты. Перед боевым участком кавалерийской дивизии стоят части немецкой танковой дивизии и бригада мотопехоты. Кони третий день без воды. Не хватает фуража. Лошади не только помеха в этих боях, они — удобная мишень для авиации. Немцы постоянно кружатся над балками и садами, в которых спрятали лошадей. Первые три дня боев не принесли успеха ни тем ни другим, если не считать успехом, что кавалеристам, поддержанным истребительно-противотанковыми батальонами, удается сдерживать натиск врага. А если немцам удастся прорвать оборону?..
— Не лучше было бы занять укрепления, которые мы построили на подступах к Кавказу? — уже по-военному рассуждала Апчара.— Мы там такие ямы повыко-пали — ни один танк не пройдет. Были б пушки...
Локотош рассмеялся.
— Дон — тоже большая яма —не сдержал немца,— с грустью сказал Альбиян.— Рвов нарыли—дай бог! Всю Россию перекопали. Да, видно, одних рвов недостаточно. У нас до сих пор не хватает минометов. По два расчета на один миномет держим...
В домик вбежал боец.
— Товарищ капитан! Немцы! Мотоцикл!
Локотош выскочил, на ходу выхватил пистолет. Альбиян бросился за ним, но обернулся, чтобы втолкнуть в хибарку Апчару, которая тоже побежала было за мужчинами.
К домику медленно подъезжал мотоцикл с коляской, в которой тоже сидел немец. Ехали неуверенно. Офицер в коляске держал на коленях планшетку, сверяя, как видно, полевую карту с местностью. Хутор был безлюден, и пока что немцы не беспокоились.
Боец взял на прицел того немца, который вел мотоцикл. Альбиян притаился за углом и припас гранату.
Наконец немцы увидели штабную машину, замаскированную около силосной башни. Остановились.
На дороге показались раненые. Они гуськом брели в тыл. Немцы поняли, что заплутались. Мотоцикл взревел. Но для того, чтобы ехать, надо было сначала развернуться. Этого они сделать не успели. Локотош первым выстрелил из пистолета. Немец, сидевший в люльке, схватился за автомат, но Альбиян опередил его, кинув гранату. Мотоцикл взрывом приподняло на дыбы и ударило о землю. Водитель запрокинулся назад, боец добил его выстрелом из винтовки. Альбиян в мгновение ока оказался около мотоцикла и навалился на немца в коляске, выбил из его рук автомат. На помощь Альби-яну подскочил Локотош. Отовсюду сбегались люди, не понимая, что происходит.
Апчара пожалела, что у нее нет оружия. Локотош и Альбиян скрутили раненого немца. Другого они положили рядом с мотоциклом, осмотрели, нельзя ли его привести в чувство. Но пуля попала в позвонок. Голова мотоциклиста моталась, словно была привязана веревочкой. Он был мертв.
Локотош торжествовал. «Язык»! Апчара помнила, как ночью комдив проводил совещание по телефонной связи. Апчара удивлялась. Ей приходилось сидеть на многих совещаниях, но в таком, чтобы каждый сидел на своем месте и слушал оратора по телефону, она участвовала впервые. Впрочем, не участвовала, а невольно подслушивала.
Комдив никого не называл ни по фамилии, ни по воинскому званию, а только: «Товарищ первый! Товарищ второй! Товарищ третий!» От всех он требовал одного — во что бы то ни стало добыть «языка».
— Мы действуем вслепую, поймите, а мы должны знать, с кем имеем дело. Пехота, мотопехота, и сколько, какие части?
Товарищ «третий» пошутил в ответ на комдивовы слова:
— Мы фамилии не спрашиваем. Бьем их — и все!
— Надо спрашивать,— не принял шутки комдив.— Тогда и бить будет лучше. Ну, кого же я буду представлять к награде за «языка»? Срок — сутки.
И вот — «язык» уже есть. Неужели Альбиян получит награду? А Локотош? И тот боец? Дадут один орден «а троих?
— Перевяжи ему рану,— сказал Альбиян сестре.
Долговязый и чернявый, похожий на кавказца, немец был ранен в скулу. Осколок гранаты впился в челюсть. Кровь текла обильно, проливалась за воротник, залила погоны. Апчара разорвала индивидуальный пакет и стала перевязывать рану.