— Мы все думали: будем воевать по твоему принципу— танки против танков, авиация против авиации, кавалерия против кавалерии, держава против державы. Но обстановка изменилась. Если бы французы, поляки, англичане были верны своим обязательствам, война могла бы быть иной. А получилось, что Гитлер заграбастал военный потенциал всей Европы и бросил эту махину на нашу страну. Одолеет он нас — никто, никакая сила его не остановит. Пойдет по всему миру! На всех континентах, на зданиях всех парламентов будут красоваться знамена, может быть, и разные, но все обязательно со свастикой. Не знаю, сколько мы продержимся здесь, но стоять насмерть — наш долг.
— Вот именно. Страна действительно не безгранична, отступать некуда. Где-то мы должны остановить врага. Где — не знаю.
Апчара, чтобы разрядить обсгановку, побежала, не спросив разрешения, принесла две посылки из своих запасов и тот же большой ящик вместо стола. Открыла бутылку вина, налила в пластмассовые стаканчики. Но спор так захватил комиссара и заместителя командира полка, что никто из них не притронулся ни к еде, ни к вину.
Доти затянулся цигаркой раза три подряд. По лицу было видно, что напрягается, подбирает слова для продолжения разговора.
— Знаешь, что я тебе скажу? Чтобы знать, что делается за горой, надо подняться на гору. Может, там скот пасется, может, люди лес рубят. А мы с тобой гадаем вслепую. Ты взберись на вершину, откуда на мир смотрит Сталин, поставь себя на его место и задай себе вопрос, как ты поступил бы на его месте. Я не знаю, как выглядит мир, за которым следит Сталин, но верю, что иначе и я бы не поступил. Вышли бы мы с Германией один на один на поле битвы, я уверен, мы бы ее положили на обе лопатки. Положили бы в первый же месяц войны. В этом у меня нет сомнения. Но Гитлер раскрыл звериную пасть. «Дайте мне что-нибудь съесть, иначе укушу кого пожирнее...»
А кто пожирнее? Англия и Франция. Они схватили Судетскую область и бросили ее хищнику в пасть. Зверь проглотил кусок мяса. Аппетит разыгрался. Захотелось еще, тогда ему — Австрию. Будь здоров. Волк видит, нет охотников поблизости. Никто в него не стреляет. Подавай ему Польшу на подносе, Чехословакию, а там Румыния, Венгрия, Югославия, Болгария... Хищник вошел во вкус. Ему подавай теперь вина.— Доти протянул руку к стаканчику, сделал глоток, как бы подтверждая свои слова, и вскоре поставил стаканчик, чтобы продолжить мысль.— Но мы — огромная страна, не по горлу хищнику. Какая-нибудь кость ляжет ему поперек горла.
— От Бреста до Дона какой кусок отхватил — а кости не повстречал.
— Как не повстречал? Он уже обломал зубы. Еще и не так обломал бы, если бы не фактор внезапности...— Доти взял кусок копченой колбасы и начал его с трудом разжевывать.
— Фактор внезапности! Мы видели, что они идут, а нам твердят: «не поддавайтесь на провокацию», «не поддавайтесь на провокацию». Немец из пушек бьет, а нам комиссар полка не разрешает отвечать огнем — провокация...
Апчара вспомнила слова Бекана Диданова о ноше, с которой надо переходить поток.
— Наши тяжелые орудия были нацелены куда надо. Дай только команду, мы бы так ухнули, немец штанов бы не удержа л... Я, конечно, не стоял на вершине горы, чтобы передо мной были открыты все склоны... Опередить бы противника на час, ударить по скоплению из всех видов оружия... Конечно, в глазах всего мира мы — жертва агрессии, коварного обмана. Моральный фактор... После войны найдут и виновников первых поражений. Вот увидишь.
— Я не увижу,— спокойно сказал Доти.
— Ты что, не веришь, что победим?
— Верю. Но я-то этого не увижу.
— Не понимаю. Всюду повторяешь: победа будет за нами, враг будет разбит, а говоришь — не увижу.
— Я скоро погибну. Не доживу до конца войны.
— Это уже не по-комиссарски. Упадочничество какое-то. Наоборот, ты должен бросать в сердца людей живое слово надежды — победим! А ты — «не доживу». И как ты можешь знать, что погибнешь?
— Это долго объяснять. Однажды я пережил уже смерть. Меня спасли верные люди. Тогда я поклялся отдать возвращенную мне жизнь, но не просто, а взяв за нее десяток жизней моих врагов — не меньше. Потому-то я и принимаю всей душой приказ Сталина. Стоять насмерть! Я готов... Одного боюсь — как бы бомбой не убило меня. Тогда рухнет моя надежда. Нет, я хочу в бою, в схватке. Я бью его, он бьет меня, я падаю, он падает, я истекаю кровью, он тоже, я добиваю его, он меня...
— Сумасшедший комиссар!
— Иначе я не хочу. Пойду во второй эскадрон приказ читать. Проведу беседу, брошу клич: кто хочет рядом со мной стоять насмерть — выходи! Думаешь, не найдутся люди?
— Найдутся. За комиссаром пойдут. Но ты же погубишь их. Война — это искусство. У нее своя теория и своя практика. А искусства погибать — нет. Нет и такой теории. Воевать — не значит идти на гибель.
Апчара слушала, не сводя глаз с комиссара. Только сейчас она поняла, почему сюда рвалась Узиза, несмотря на свою беременность. Узиза, видимо, знала о настроении своего мужа и хотела ему внушить стремление к жизни, показаться мужу, чтобы он видел: будет наследник, которому принадлежит часть жизни. Он должен думать еще и о нем.
Бедная Узиза уехала, не достигнув цели.
— Я иду не погибать. Но я иду с готовностью отдать жизнь, взяв за нее максимальное количество жизней врага. Я иду с мыслью погибнуть в бою, чтобы ты увидел победу... Я не забочусь о том, как выжить в этой войне... Такая забота отдалит час победы..,
— То, что ты сказал, я списываю...
— За счет войны,— вставила любимую фразу Ап-чара.
— Нет, за счет выпитого. Видишь, комиссар покраснел. Он не только своих мыслей не таит, он не может скрыть и того, что выпил. Все у него на виду.
— Ладно, оставим теорию, капитан. Давай с тобой выпьем за Апчару...
Локотош подхватил:
— За Апчарочку кинем чарочку!.. С удовольствием.
— Будь здорова, Апчара! Твои глаза самим аллахом созданы, чтобы видеть не гибель людей, а их победу. Я пью до капли...
Комиссар выпил залпом и пошел на передний край.
ЯЗЫК ВОЙНЫ
Немцы прекратили на время свои атаки, наступила тишина, и называлась она передышкой. Но никто и не думал переводить дыхание. По всему фронту дивизии кипела подготовка к новому бою. На самом переднем крае приводили в порядок окопы, углубляли их, проделывали новые ходы. Пополняли боеприпасы: снаряды, мины, противотанковые патроны. Из тылов подходили к передовой новые подразделения. На танкоопасных направлениях устанавливались и маскировались противотанковые пушки. Пришлось освоить даже такое не совсем военное дело, как расчистка колодцев,— не хватало воды ни людям, ни лошадям, ни автомашинам, ни станковым пулеметам. Командир полка приказал выкопать четыре новых колодца.
Приказы отдавались по телефону, все они шли через Апчару, через ее коммутатор. Но не всегда она понимала, о чем речь.
Локотош требует каких-то там «папирос». Другой просит дополнительно несколько «коробок». Третьему понадобились «ежи».
Кое-что Апчаре объяснял солдат-связист Адамоков, постоянно находящийся вместе с ней на пункте связи.
— Коробки—это танки, ежи—броневики, папиросы— снаряды. Или, например, командир дивизии дает указание артиллеристам и минометчикам, что норма высева удваивается. Это означает, что надо иметь по два боекомплекта. Или, например, смешно звучит по телефону:
«Катя просит черные пятна».— «Даю черные пятна»,— отвечает голос и называет цифры. Это гвардейские минометы требуют координаты, по которым выпустят свои залпы...
Апчара с интересом слушает, изучает язык боя. Вспоминает слова капитана Локотоша: «Война — это искусство, у нее своя теория и своя практика». «Хорошо быть связисткой,— подумала Апчара,— понимаешь язык войны».
Ночь от ночи тревожнее. Вдалеке закудахчет пулемет, наш пролает ему в ответ. А самое противное — методический огонь. Через каждые пять минут — снаряд, чтобы изнурять наших бойцов, не дать им заснуть. Но бойцы и так не спят, им приказано бодрствовать. Лишь перед утром разрешается им вздремнуть. А немец знает свое: ритмично, ни на секунду не опаздывая, сотрясает ночную тишину взрывом снаряда. Потом при свете ракет увидел немец походную кухню, едущую к переднему краю, обрушил несколько залпов. Локотош ночью пошел искать, на чем теперь подвозить пищу, а ракеты так освещают все вокруг, что не только кухню, и пешехода увидишь.