— В сердцах влюбленных, может, и я не нашла бы разрыв. А тут— право, тут я соединю.
Адамоков напускал туману, чтобы отговорить Апчару от опасной затеи.
— У нас же аппаратура не военная. Ее Локотош в каком-то совхозе захватил. Такой связи нет ни в одном полку. Смотри, аппараты — гражданские. Такие ты могла видеть на столе директора совхоза или на столе председателя сельсовета. Полевые телефоны другие. Проще. Так что сиди здесь. И ползать по-пластунски ты не умеешь...
— А как это — ползать по-пластунски? Как ящерица?
Адамоков начал еще сильнее морочить голову.
— Это сложная наука. В воинских частях на нее отводится не меньше месяца..Тут не простое ползанье, а со смыслом. Что-то взято от ящерицы, от змеи, от кенгуру, даже есть элементы телячьего скока...
— Телячий скок! Так я же завфермой! Уж я-то знаю, что значит телячий скок!
— Нет,— продолжал гнуть свое Адамоков,— надо это ползанье отрабатывать на местности. Ясно?
— Ясно одно. В следующий раз на повреждение кабеля пойду я.
— Если брат разрешит, иди. Я дал ему слово. Теперь он командир батареи и тебе связаться с ним ничего не стоит.
— А брат... умеет ползать по-пластунски?
Но тут снова послышался гул самолетов. Со стороны разгорающегося заката показались черные точки, они мгновенно росли, снижались, выстраивались в атакующую цепочку. Вместе с тем гул нарастал.
— В щель! — скомандовал Адамоков, и Апчара подчинилась, нырнула в щель.
Запищало, застрекотало в наушнике. Адамоков старался разобрать сквозь гул и грохот, как Доти опять просил минометчиков ударить навесным огнем по противоположному склону кургана Лысого.
— Дайте по «Лысому затылку»,— кричал Доти Кош-роков,— там накапливается противник для атаки. Только вы можете дотянуться до них! Они хотят во что бы то ни стало захватить высоту. Они скапливаются. Сейчас авиация обработает, и пойдут. Дайте им, дайте, пока не поздно!
Оглушительно загремели бомбы, застонала земля. Апчара затихла, притаилась в щели. В грохоте бомб не слышно слабых минометных выстрелов, но Альбиян, пренебрегая бомбежкой, бил по «Лысому затылку» из всех минометов. Напрасно немцы надеялись, что при авиационном налете бойцы уйдут в землю, замолкнут и тогда удастся подобраться к нашим позициям.
Апчаре рассказывали про сметку чопракских бронебойщиков. Двое парней — расчет противотанкового ружья — укрепили зеркало на дощечке и выставили свой перископ над окопом так, что в зеркале отражалось поле боя. Бронебойщики сидят в глубине щели и видят в зеркале, когда идет танк или бронетранспортер. «Чоп-ракцы всегда что-нибудь выдумают»,— подумала Апчара. Надо было бы в ящики с посылками положить побольше зеркал.
Едва повернули немецкие бомбардировщики, началась новая атака, последняя в тот день. Ожили все огневые позиции, которые, по расчетам противника, подавлены бомбовыми ударами. На участке, где Доти подобрал себе отчаянных храбрецов, враг оставил очередной «аванс»—десятка четыре трупов.
И наши потери были немалыми. В вечерних сумерках, когда была отбита последняя атака и обе стороны прекратили огонь, с переднего края к перевязочным пунктам потянулись группы раненых. В изодранных гимнастерках, выпачканных кровью, они медленно брели в тыл за повозками, увозящими тяжелораненых.
Апчара, глядя на них, не могла сдержать слез. Вчерашние десятиклассники, озорники, теперь едва передвигают ноги, истекают кровью; один несет плохо перевязанную руку, как несут больного ребенка; другой идет согнувшись, по лицу видишь, с каким страданием дается ему каждый шаг. Двое легкораненых ведут третьего — не стоящего на ногах; совсем юнец тащится с раненой ногой — это один из тех застенчивых, робких юношей, который если выйдет на круг, а девушка откажется с ним танцевать, то он тотчас, смущенный и униженный, торопится исчезнуть в толпе таких же, как он, неловких юнцов. А здесь он воин. Опираясь на две палки, плетется позади всех за цепочкой раненых. По пыли волочится бинт... А ведь это такие, как он, застенчивые и робкие, сдерживают уже который день натиск брони...
Утро следующего дня началось с торжественного выезда Локотоша на немецком мотоцикле. Он сутки вместе с шоферами мудрил над машиной, чинил ее и теперь сиял от счастья, словно жених. Капитан лихо промчался вперед, круто развернулся, чтобы «погарцевать» на своем «вороном» перед Апчарой, не сводящей с наездника восхищенного взгляда.
— Ну как? — спросил капитан Апчару, будто Апчара что-нибудь понимает в мотоциклах.— Нравится?
— Нравится.
— А по-кабардински как? Понравилась вещь — бери!
— Да я не подумав сказала — «нравится». Зачем он мне?
— Как зачем? 'Как раз для вас с Адамоковым. Погрузил коммутатор и — вперед на третьей скорости. В обороне буду ездить сам, а на марше — машина ваша.
Адамоков обрадовался подарку. Мотоцикл он умеет водить не хуже, чем сам Локотош. Не откладывая он показал свое умение, сел и прокатился по ферме, сделал круг, объехал силосные ямы, домик доярок, от которого остались только стены — крышу снесло.
Локотош доволен, что передает машину в умелые руки.
— Все предусмотрено. Ты в люльке с коммутатором и со всей аппаратурой, за рулем Адамоков. Механизируем связь. Аллах послал — лучше и не придумаешь...
Однако пока что капитан сам укатил на мотоцикле на нп полка.
— Где ты научился так ездить? — спросила Апчара своего напарника.
— Ты думаешь, только Локотошу дано от бога в механизмах разбираться? До войны я работал в МТС.
Адамокову все давалось удивительно просто. Его никогда ничему не учили, но все ему было с руки. Начал постигать ремесла еще в детстве, изобрел деревянный трехколесный автомобиль, сел сам и, на удивление ауль-чан, проехал на нем шагов пятьдесят. Но однажды он появился на своей машине на свадьбе, и перепившиеся гуляки навалились грудой на не очень-то совершенную машину и раздавили ее.
Когда в ауле появилась первая кинопередвижка, Адамоков прилип к киномеханику, стал его подручным и все делал даром. Киномеханик уединялся с девушкой, а подручный показывал картину.
Стали создаваться МТС — Адамокова потянуло к машинам. А в армии он стал связистом...
И следующий день был похож на предыдущий — шесть отбитых атак.
Бой не затихал ни на минуту. В телефонных переговорах и донесениях так часто упоминался курган Лысый, что можно было подумать — на поле боя выросла гора по крайней мере с Машук. На самом же деле курган стал еще меньше от бомбовых ударов, от залпов «катюш», от огромного количества снарядов и мин, разорвавшихся на его верхушке. Он переходил из рук в руки, словно судьба всех войск зависела от того, кто в конце концов будет владеть этой высотой. Весь день кавалеристы удерживали ее. И вот — шестая атака...
Ночью, когда подразделения приводили себя в порядок, командиры обсуждали план действий на следующий день. Доти предложил следующее: послать связистов в сгоревший немецкий танк и оттуда корректировать огонь артиллерии. Чтобы немцы не утащили танк, Доти охранял его, выставив вперед бронебойщиков и пулеметчиков. Он знал, что за ним придут тягачи. Еще до рассвета связисты, вооружившись противотанковыми гранатами, телефонным аппаратом, автоматами, поползли к нему. Доти дал им даже артиллерийскую буссоль, чтобы наблюдение велось прямо из люка танка.
Наблюдательный пункт получился отличный. Из танка просматривалось расположение противника на большую глубину, связисты то и дело сообщали о скоплениях войск, автоколоннах, подходящих с тыла, минометных установках, артиллерийских позициях — обо всем. И не просто сообщали, а называли точные квадраты по кодированной карте. Залпы «катюш», огонь артиллеристов и минометчиков оказались для врага губительными. Не раз автоматчики, бронетранспортеры и танки, накапливавшиеся на рубеже атаки, накрывались мощным огнем, и немцы, оглушенные, в панике разбегались, расстраивались их боевые порядки. Чем больше они терпели неудач, тем яростней лезли на курган Лысый.