Нет, лучше не найти, и все же Рауля оскорбляла сама мысль о том, что сюда ступила нога его будущей жены.
Он тихонько постучал в дверь, сказав: «Это я, Рауль», прежде чем войти, ибо ему вовсе не улыбалось быть зарезанным собственной невестой.
Алина встретила его, стоя посреди комнаты с ножом в руке, готовая нанести смертельный удар. Рауль отметил, как умело она держит нож.
— Ах, Алина, ты — восхитительная женщина, — улыбнулся он.
— Правда? А я считала себя слабой напуганной женщиной. — Страх все еще стоял в ее глазах.
— Важно, как ведут себя люди, когда они напуганы. — Он выложил покупки на стол. Стол здесь был намного прочнее и основательнее, чем дощатая развалюха в убогой каморке Пола. Можно посадить на него Алину, как там… — Ты хочешь оставить нож себе?
Она с содроганием посмотрела на нож и бросила его на стол.
— Нет, благодарю. Если на нас нападут, ты лучше управишься с ним.
Если только не я сам нападу на тебя…
Рауль нарезал хлеб, разорвал кролика на куски.
— Ешь. Пей.
Она взяла тощую кроличью ножку.
— Что в монастыре?
— Мне удалось дать Джеанне понять, что ты в безопасности, а она сумела прямо сказать мне, что хочет присутствовать на суде. — Он отпил вина из меха. — Ты оказалась права: она действительно хочет этого, и капризы тут ни при чем.
Алиина взяла из его рук мех с вином, но пить не стала.
— Джеанна никогда не была капризной. Ты просто не видел ее во всей красе. Она такая сильная, такая отважная…
— Не думаю, что женщине обязательно быть сильной и отважной, — заметил Рауль, чтобы подразнить Алину; однако в глубине души он знал, что женщина вроде Джеанны ему не пара.
— Предпочитаешь слабых и робких? — оскорбленно выпрямилась Алина.
— Нет, пожалуй. Хорошо бы только, они чуть реже ввязывались в неприятности.
Она подняла мех, сжала его, пустив себе в рот струю вина.
— Понимаю, — едко промолвила она, вытирая рот. — Конечно, нам, женщинам, приходится молчать, когда мужчины, влекомые своей силой и отвагой, не говоря уже о гордости и твердолобости, ввязываются в неприятности куда большие, чем мы, а потом, хромая, плетутся домой, где их вылечат и пожалеют.
— Хотел бы я прихромать домой, где ты, Алина, вылечила и пожалела бы меня.
Алина вскинула на него глаза и засмущалась. В замешательстве она сдавила в руках незавязанный мех, и в стену ударила тугая винная струя.
Рауль рассмеялся, отобрал у нее мех.
— Не надо спорить. Зачем говорить о том, что может подождать. Ешь, а потом попытаемся заснуть, если это возможно среди такого шума.
Покраснев, Алина отщипнула кусочек крольчатины.
— Никогда не слышала, чтобы люди так шумели из-за…
— Вероятно, здесь они чувствуют себя свободней, чем в покоях своих замков.
— Но я слышала стоны и крики…
Как бы в подтверждение ее слов, по дому разнесся приглушенный вопль, сменившийся громкими всхлипами и вздохами. Рауль почувствовал, как краснеет.
— Алина, это от наслаждения, а не от боли.
— От наслаждения?..
— О господи, мы не можем оставаться здесь.
Рауль отнюдь не был завсегдатаем веселых домов вроде этого и потому не вполне понимал, на какое беспокойное соседство обрекает себя и Алину.
— Идем. — И он собрал со стола остатки еды и вино.
— Куда? — Вскочив, Алина преградила ему путь к двери. — Куда? Я знаю так же хорошо, как и ты, что по всем постоялым дворам, по всем наемным домам уже разослана весть о моем бегстве. Ты можешь отвести меня разве что обратно в монастырь.
— Возможно, это придется сделать.
— Я не хочу возвращаться. Там мать-настоятельница… Она наверняка уже ждет меня с розгой наготове.
— Она не посмеет…
— Она может заявить, что я уже почти монашка и потому нахожусь во власти Церкви. Мы остаемся здесь.
— Вряд ли нам удастся отдохнуть.
— Я могу заснуть где угодно.
Спорить было глупо, и Рауль решил уступить.
— Прекрасно. Мы остаемся.
Он опять выложил еду на стол, сел на кровать и принялся ужинать. У Алины, как и предполагалось, оказался отличный аппетит, и она почти не отставала от него. Вскоре они привыкли к звукам дома и перестали обращать внимание на шум, лишь изредка вздрагивали от особенно пронзительных воплей.
— Ты уверен, что… — спросила Алина после одного такого крика.
— Да, — с некоторым сомнением подтвердил Рауль. Ему вовсе не хотелось подробно объяснять Алине, как именно некоторые люди удовлетворяют свою похоть.
Недоверчиво покачав головой, она доела хлеб.
Когда стол опустел, Рауль откинул с постели тонкое покрывало.
— Иди ложись.
Помявшись, Алина скользнула под простыню и заворочалась на шуршащем соломенном тюфяке, подвигаясь как можно ближе к стене.
— Постель в твоем полном распоряжении, yстраивайся.
— Но на полу ты не выспишься как следует.
— Ничего.
— Рауль де Журэ, не говори глупостей. Тебе тоже нужно хорошо отдохнуть этой ночью. Ложись в постель. Обещаю визжать и драться, если ты посягнешь на мою честь.
— В самом деле? — рассмеялся Рауль.
— В самом деле. Я не намерена расстаться с девственностью в таком месте.
Она не шутила. Рауль понимал: при необходимости Алина будет драться, как волчица. Он забрался в постель, стараясь лечь как можно ближе к краю.
— Пожалуй, мне все-таки нравятся сильные и смелые женщины.
— Конечно. Другие ни на что не годны.
С этими словами она повернулась лицом к стене с видом человека, который вот-вот заснет.
Рауль лежал и смотрел ей в спину. Да, он вправе был ожидать чего угодно, только не этого. Ей следовало смушаться, стыдиться, ворочаться без сна, обуреваемой теми же желаниями, что мучили его самого. Он надеялся по крайней мере обнять ее, и так, лежа вдвоем и разговаривая, они вместе пережили бы эту бессонную ночь в чужом шумном доме.
Алина дышала медленно и ровно, потом начала тихо похрапывать, и Рауль понял, что она действительно крепко спит.
Он усмехнулся, глядя в потолок. Алина Берсток была во всех отношениях замечательной женщиной.
К своему удивлению, он заснул намного быстрее, чем рассчитывал, убаюканный ее мерным дыханием. Проснувшись утром, он обнаружил, что лежит, уютно прижавшись к ее мягкому боку, разнеженный сонным теплом и ароматом ее тела. Слава богу, в эту ночь он все же не нарушил данной Галерану клятвы.
18
Дом матушки Хелсвит еще спал, но по доносящимся с улицы слабым звукам, по яркому свету в щели дощатой стены Рауль понял, что наступило утро. Утро решающего дня.
Протянув руку, он тихонько потряс Алину за плечо, честно борясь с искушением провести ладонью по теплому боку, изгибу талии, округлости бедра. Алина спала крепко, и он думал, что придется долго будить ее, но вот она вздохнула и, моргая, села на кровати.
— Что такое? Уже утро? — сонно спросила она, отводя от лица спутанные пряди волос, и встряхнулась, как выбравшийся из воды щенок.
Потом посмотрела на Рауля и вдруг отчаянно покраснела от корней волос до выреза рубахи.
— Доброе утро, — сказал Рауль.
Взгляд Алины блуждал, точно ища что-то новое в тесном пространстве комнаты, и наконец остановился на нем.
— Я сразу заснула.
— Как и обещала, — подтвердил Рауль, чудом не рассмеявшись.
— А ты что делал?
— Тоже заснул, хоть и не сразу.
Ее глаза опять беспокойно забегали.
— Так ты не…
Рауль рывком сел, обхватил ладонями лицо Алины и посмотрел ей в глаза.
— Алина, ты запомнишь каждую минуту нашей любви. Запомнишь на всю жизнь. Обещаю.
Ее зрачки стали огромными, и за их чернотой почти потерялась голубая радужка.
— Правда?
Раулю снова захотелось рассмеяться или, наоборот, рассердиться, но он не сделал ни того, ни другого.