Вот и сейчас она прокралась по коридору, навалилась плечом на тяжёлую дверь, забухшую от сырости, жадно вдохнула свежий холодный воздух.
Воля! Вот то, чего ей всегда не хватало!
Диана вытащила меч, припрятанный в сенях за пустой кадкой, и босая, в одном лёгком платье выбежала на двор.
— Эй! — крикнула она и постучала в пристройку, где спали подручные конюха. — Вставай, рыжий!
Подручных у конюха было двое.
Петря — бойкий, чернявый, плечистый и слегка трусоватый, и Малко — рыжий и красивый увалень.
Руки-ноги у него вдруг выросли разом весной, как бывает у щенка от крупной собаки, и сам он словно бы потерял над ними власть. Махал беспомощно мечом, как кухарка.
Но Малко Диане нравился — у него было длинное печальное лицо и глаза как у оленя с длинными огненными ресницами. И он никогда не врал, в отличие от шустрого мелкого Петри.
Крик разбудил прачек, и Диана нахмурилась: как бы и конюха не разбудить. И «эту»…
«Этой» она называла новую девку отца. Человеческого отца, Фабиуса.
Не мог и семнадцати зим прожить без той, что родила ему сына. Тут же запал на простолюдинку!
Назвать ненавистную Алиссу бабой, у Дианы язык всё же не поворачивался. Она стыдилась грубых слов, видя, что второй отец, демон Борн, совсем им не радуется.
Да и не бабой была Алисса, ведь не крестьянка же, а мещанского сословья. И всё-таки…
Эта Алисса свалилась, как снег на голову. Припёрлась вместе со снегом.
Борн, второй отец, адский демон, которым Диана в тайне очень гордилась, прозрел, что девка нужна Фабиусу, потому её и не выгнали.
А надо было бы выгнать! Ведёт себя на острове, как госпожа, бродит везде!
А теперь «эта» ещё и понесла, как призовая кобыла. Глазами хлопает, пузо пучит…
Зимой-то она больше дома сидела, в тепле, а с весны — совсем житья от неё не стало. Куда не пойди — везде на «эту» наткнёшься, остров-то маленький.
Диана засопела сердито и постучалась к парням в окно веранды.
— Открывайте, олухи!
Надо теперь и Петрю будить. А можно бы и без него.
Но придётся тащить в лес обоих олухов! А меча-то всего два! Вот незадача…
***
Алисса вышла во двор, едва расцвело. Всю ночь ей худо спалось, тянуло спину и живот, знобило.
А утром она заметила, что живот опустился вниз, и пора было уже посылать за повитухой, а то теперь и гляди — со дня на день дитя постучится.
Родов Алисса не боялась, какой-никакой опыт у неё был. Она уже пожила замужем и родила дочь, к несчастью не дотянувшую до двух лет. Но помнила, каково это — маяться по последним дням с животом.
И в этот раз её тоже тянуло гулять и побольше быть на ногах, хотя прачки советовали после опущения живота лежать в постели до самых родов.
Но ходьба успокаивала Алиссу. А ей сейчас нужен был прежде всего покой.
Неуютно ей было на острове. Два года прошло — а не прижилась.
Всё казалось, что Фабиус охладел, а его странная дочка, что наполовину демонёнок, затаила какое-то зло.
Вот и сегодня Алисса, чтобы не думать о плохом, встала по утренней серости, оделась, прихватила вчерашнюю лепёшку и кусок козьего сыра и ушла по мосту в деревню.
Погулять, поговорить со знакомой повитухой: возьмётся ли она или посылать в Лимс?
Алисса тихонечко вышла из колдовской башни, где занимала нижний этаж, прошла по мосту через Неясыть.
И никто её не хватился.
***
Гонец въехал на мост через Неясыть к обеду.
Наверное, он покинул Лимс, как только открылись коровьи ворота. Вон и перо растрепалось и запылилось на шляпе, и кобыла по бабки в засохшем коровьем дерьме.
Пришлось бедолаге скакать вместе со стадом, под мычание да под свист пастушьих кнутов.
Конюх Троим только ложку занёс над горячими щами с крапивой, щавелем и куском прошлогоднего сала, и тут нате вам — извольте впускать.
Без впускающего-то мост вздыбится, и гонец улетит в воду. А Неясыть — река бурная. Поди, ведь не выплывет бедолага, к рыбам пойдёт, чтобы икру шибчее метали. Вот же незадача, принесло не ко времени.
Троим опустил ложку, вздохнул: сейчас бы Мялко послать али Петрю. Но помощнички с самого утра запропали. Как отведали блинов со сметаной, так их и смёл чем-то Фома Акинский, что в Лимсе кольчугами торгует. Да оно и понятно — чем, огненными глазами магистерской дочки Дианы. Ох, и отведают сегодня кнута!
Конюх встал, перепоясался потуже, чтобы живот не крутило от голода, и зашагал к мосту. Мажордом-то со вчера в Лимсе, приходится конюху "ворота" магические открывать. Хотя — какие там ворота — калиточка.