Миссис Осборн, как будто читая мои мысли, перешла к музыкальной программе пятого класса.
— Как вы уже, вероятно, слышали, в пятом классе все дети учатся играть на музыкальных инструментах. — Родители начали переговариваться, она сделала паузу и подождала, пока они успокоятся. — Учителя музыки поинтересуются пристрастиями детей, но учтите: пятиклассники все равно пройдут некоторую проверку. Вряд ли ребенку позволят играть на виолончели, если он не сумеет обхватить инструмент, или на трубе, если у него недостаточно развиты легкие. Инструменты будут распределены в конце месяца.
Книги, доклады, эссе, музыкальные инструменты. Список меня ошеломил. Вовсе не потому, что для детей это лишнее, просто я знаю Джемму: как и в прошлом году, она будет сопротивляться изо всех сил. В свое время я преуспевала в школе. Джемма либо не может, либо не хочет. Она будет любыми способами увиливать от домашней работы, в том числе и лгать, что ничего не задано.
Я устало закрыла глаза. Как все скверно. Даже не знаю, почему мне так плохо. У меня есть все, что угодно. В шестнадцать лет я мечтала о многом. О красоте. Богатстве. Успехе.
Я хотела красивого богатого мужа, который хорош в постели, но не настолько сексуален, чтобы я ревновала. Я хотела, чтобы он обладал массой достоинств и был из хорошей семьи. Я хотела, чтобы он был целеустремленным и преуспевающим. Чтобы мы жили в большом красивом доме и общались с приятными людьми. Я хотела двоих детей и одного младенца. (В моем представлении младенец вечно оставался грудным, он гулил и улыбался — очаровательный розовый или голубой сверток в детской коляске, непременно в коляске, потому что у нас будет семья как в журнале «Стиль», которая может позволить себе настоящую английскую няню, а настоящая английская няня, разумеется, захочет большую, устойчивую английскую коляску.)
Я об этом мечтала. И шестнадцать лет спустя получила.
Все вышеперечисленное.
Шикарный дом, муж, двое детей и младенец (впрочем, младенец вырос — моей младшей дочери уже четыре с половиной). Даже няня с правильной коляской.
Проблема в том — если это действительно проблема, — что моя жизнь кажется прекрасной лишь со стороны, но на самом деле она не так уж легка. Постоянное напряжение. Бесконечный стресс.
Тихонько вздохнув, я встретилась взглядом с Мартой Зинсер. Не знаю, долго ли она за мной наблюдала. На мгновение мне захотелось заплакать. Все неприятности обрушились на меня: внезапный отъезд Натана, заблокированная кредитка, разговор с Люси, финансовый отчет… Но я сразу вспомнила о подругах, об обязанностях перед школой и семьей. Я вскинула подбородок и распрямила плечи. Мне не за что извиняться. Я стараюсь изо всех сил.
Марта отвела глаза. Слава Богу.
На следующее утро будильник прозвенел дважды. Но мне не хотелось просыпаться. А потом я вспомнила, что Натана нет дома. Я с трудом встала и зашлепала по коридору будить девочек, по-прежнему в розовой полосатой ночнушке, которую дочери подарили мне на День святого Валентина. На груди нарисовано большое сердце, а еще одно — на спине, чуть выше задницы.
Брук — «жаворонок». Я будила ее первой, потому что это легко. Тори перекатилась на другой бок и снова заснула. Джемма сердито посмотрела на меня, ее густые светлые волосы рассыпались по подушке.
— Не хочу вставать, — заявила она и сморщила красивое личико.
— Я тоже, — ответила я, — но все-таки встала.
— Ненавижу школу.
— Неправда.
— Правда.
— Вставай. — Я стащила с нее одеяло. — Через десять минут жду тебя внизу.
— А если не приду?
Я внимательно посмотрела на нее. Кожа у Джеммы по-прежнему золотистая от летнего загара, длинные волосы испещрены выгоревшими прядками. У нее темные ресницы и светлые глаза. Джемма хорошенькая, даже чересчур. Она будет веревки вить из окружающих — и лучше бы люди не потакали ей, а учили отличать дурное от хорошего.
— Тогда сама будешь делать уроки. Никакой помощи ни от Анники, ни от меня.
— Ма!..
Я не обратила внимания на этот крик и зашагала в спальню Тори.
— Вставай, детка. Уже поздно. Мы проспали.
Спустившись на кухню, я заглянула в шкаф и попыталась понять, чем бы накормить семейство. В отличие от Натана я не даю девочкам что попало. Я сама почти двадцать лет питалась чем придется и не собираюсь переносить эту привычку ни на кого, и уж точно не на собственных дочерей. В дальнем углу шкафа обнаружилась красно-белая жестянка с овсяными хлопьями.
Тори с восторгом уплетала горячую овсянку на завтрак. Брук — с меньшим энтузиазмом. Джемма делала вид, что ее тошнит.
У меня было скверное настроение, и поведение старшей дочери отнюдь его не улучшало.
— Ешь. Это полезно.
— Гадость, — заныла Джемма и оттолкнула тарелку.
— Ну так положи туда сахар и изюм, — сказала Тори, насыпая себе вторую ложку тростникового сахара.
— Ненавижу изюм.
— Не надо говорить «ненавижу», — устало поправила я. — Это невежливо. Надо говорить «не нравится».
Джемма презрительно посмотрела на меня:
— Ты всегда говоришь «ненавижу».
— Хорошо. Я не права.
Брук размешала сахар и залила кашу молоком.
— Папа дает нам утром вкусное — яичницу, блины, французские тосты.
Я налила три стакана апельсинового сока.
— Ваш папа — «жаворонок» в отличие от меня.
— Просто он нас больше любит, — заявила Джемма, выпивая сок.
— Вовсе нет.
— Да.
Я сдалась. Ладно.
— Хорошо-хорошо, он вас любит больше. Довольны? Теперь доедайте, чистите зубы и ступайте в школу.
Я улыбнулась. Улыбка мрачная, но по крайней мере мне стало немного легче.
Глава 7
У меня было полчаса до того, как везти Тори в сад, поэтому я отправилась наверх — принять душ и причесаться.
Расчесывая волосы большой круглой щеткой, я поняла, что пора их подкрасить. Причем мне вовсе не улыбалось сидеть два часа в салоне. У меня хорошие волосы, я всегда о них заботилась, но на уход за ними требуется много времени и сил.
Волосы высохли, и я стала одеваться. Черный блейзер от Шанель, джинсы и мокасины от Гуччи. Вернувшись в ванную, я собрала волосы в хвост, переложила бумажник, ключи и блеск для губ в черно-розовую сумочку, купленную год назад, надела большие темные очки и спустилась вниз, чтобы отвести Тори в машину. Она очаровательно выглядела в серой клетчатой юбке и белой блузке с отложным воротником; сажая ее в детское креслице, я не удержалась и покрыла лицо дочери поцелуями.
— Моя крошка.
— Эй… — Тори хихикнула.
— Пальцы, — предупредила я, пристегивая детское креслице.
Тори подняла руки, чтобы я их не прищемила.
— А когда папа приедет?
— Сегодня вечером. — Я захлопнула дверцу, обошла машину и уселась за руль. — Мы все будем спать, когда он вернется, зато утром, когда проснемся, увидим его дома.
Я завела мотор и задним ходом выехала из гаража, когда Тори вдруг спросила:
— Что такое «роман»?
Я с силой нажала на тормоз и обернулась к дочери.
— Что?
Тори, с ангельски пухлыми щечками, синими глазками и светлыми хвостиками, невинно пожала плечами.
— Джемма сказала: «Надеюсь, у папы нет романа». Что такое «роман»?
Сердце у меня заколотилось, ладони стали влажными.
— У папы нет никакого романа.
— Что это такое?
— Это… — Я сглотнула и крепче стиснула руль. — Это… для взрослых. Но у папы этого точно нет.
Тори улыбнулась, на ее щеках появились ямочки.
— Ну ладно.
Глаза защипало.
«У Натана нет никакого романа, — твердила я себе, ощущая крайнее беспокойство. — Никакого романа. Он не такой. Он нас любит. Всех нас. И меня».
Мы с Натаном познакомились на клубной вечеринке в университете Южной Каролины. Это был маскарад с индейско-ковбойской тематикой — я бы уже позабыла о нем, если бы не фотография, на которой я стою с двумя подругами и Натаном. Тогда мы еще не были знакомы. Он общался с моей подругой — ее старшая сестра встречалась с ним годом раньше, поэтому мы позировали все вместе, держась за руки и пьяно ухмыляясь. Бретелька топика соскользнула с моего смуглого плеча, макияж слегка размазался, как и боевая раскраска на переносице и щеках.