Я залила мясо маринадом, когда Натан пришел на кухню, открыл холодильник и взял пиво — а потом поставил обратно. Вместо пива он налил виски.
— Хочешь? — спросил муж, кивая на бутылку «Джонни Уокера».
— Нет, спасибо.
Я сейчас не могу пить, иначе погружусь в страшную депрессию. Выплачу глаза. Съем целую коробку печенья.
Натан отхлебнул, медленно выдохнул, сделал второй глоток…
— Придется сказать девочкам, — проговорил он, опираясь на стол и потирая затылок.
Я кивнула, продолжая нарезать узкими ломтиками красный, желтый и зеленый перец. Даже не представляю, как мы откроемся дочерям. Брук было полтора года, когда мы сюда переехали, а для Тори это единственный дом, который она знает.
Будет и другой, сурово напомнила себе я и взяла луковицу. Вовсе не значит, что мы навсегда останемся без собственного дома. Просто нужно немного времени.
Но это отнюдь не упрощало задачу.
— Как им сказать? — спросила я у Натана, нарезая лук. — Это сделаешь ты или я?
Он обвел взглядом кухню, стиснув зубы так крепко, что на шее выступили жилы.
— Все равно.
Я знаю мужа лучше, чем кого бы то ни было, но сейчас мы так одиноки, так разобщены, несмотря на все попытки действовать сообща.
Может быть, на самом деле мы не хотим уладить проблему.
Может быть, Натан хочет освободиться.
Я не стану так думать. Отказываюсь усугублять ситуацию.
— Давай скажем им вместе, — предложила я, вымыла руки и вытерла.
Не следовало уклоняться от ответственности.
Не следовало становиться финансово зависимой.
Всегда нужно оставаться внимательной, осведомленной, разумной.
— Мы сделаем это вместе, — повторила я, подошла к нему и коснулась мускулистой спины мужа. Натан напрягся, но я не убрала руку.
Мы сообщили новости за ужином, перед десертом. Не знаю, отчего мы выбрали именно эту минуту, просто посмотрели друг на друга и все поняли. Пора. Пора заканчивать.
— Поскольку я теперь работаю в Омахе, — сказал Натан, — мы с вашей мамой решили произвести кое-какие изменения… Мы продаем дом. Начиная со следующей недели он выставлен на продажу.
Последовало недоверчивое молчание — а потом все начали говорить одновременно.
Голос Джеммы звучал громче других:
— Но это наш дом, мы тут живем!
Я прекрасно понимала, как она себя чувствует. Я провела уйму времени, подыскивая подходящее место для нашего будущего дома. Целый год планировала, листала журналы, общалась с дизайнерами и архитекторами, ездила по окрестностям, смотрела, думала, мечтала…
Мечтала.
— Прости, Джемма, — негромко сказала я и взяла дочь за руку.
Она тут же ее отдернула.
— Мама, нет! Нет!
— Джемма, прости, но все решено.
— Не-е-ет! — разнесся по всей гостиной крик. — Нет! Нет!
Я даже не смотрела на Натана. Я ощущала его боль. Он адски страдал. Муж знал, что я горячо люблю этот дом. Я знаю, что девочки его любят. Мы вложили в него часть своей души, но ничего уже не поделаешь. Если слишком много тратить и жить чересчур шикарно, падение всегда болезненно.
— Джемма, — произнесла я так строго, что девочка тут же перестала визжать.
Все посмотрели на меня. Включая Натана.
Только я могу спасти семью.
Не знаю, с чего я вдруг так подумала, но это тот же самый инстинкт, который заставляет маленькую девочку укачивать и баюкать куклу.
Что-то внутри меня пробуждалось к жизни. Я справлюсь. Я знаю, что делать. Я помогу. Окружу их всех любовью. Вещи — это всего лишь вещи. Семья — нечто большее, чем совокупность вещей.
— Никто не умер, — сурово произнесла я. — Мы просто переезжаем в дом поменьше. И все будет в порядке. Возможно, сейчас так не кажется и какое-то время придется потерпеть. Но мы справимся. Обязательно. Вот и все… — Я взглянула на мужа — у него в глазах стояли слезы. — Вот и все, что я хотела сказать.
Выписав мне чек, чтобы мы могли протянуть еще пару недель, Натан положил бумаги в портфель. Усадив на заднее сиденье рыдающих девочек, я отвезла мужа в аэропорт — он летел в Омаху через Миннеаполис. Ему предстояла еще одна долгая ночь без сна, а я ворочалась в постели почти до половины второго, глядя на лампу на столике.
Открыть девочкам правду оказалось сложнее, чем я ожидала. Я думала, они расплачутся, но реакция Джеммы меня поразила.
А что еще нам делать? Признать себя банкротами? При мысли об этом у меня все внутри переворачивается. Слово «банкротство» ужасно, у него вкус прокисшего молока.
Это могло бы спасти дом.
Но все бы узнали правду.
Если мы продадим дом, все и так узнают.
Так или иначе, обо всем узнают.
Я накрыла голову подушкой и заплакала. Такое ощущение, что из меня заживо тянули жилы.
Глава 13
Будильник звонил, а я продолжала спать.
Не могла встать. Не в силах встретить новый день. Не в силах взглянуть в лицо реальности.
Еще пять минуток, подумала я, задремала и уткнулась носом в подушку.
Я пыталась заснуть. Но внутренний голос не давал мне покоя. Если я сейчас не встану, девочки проспят, опоздают на автобус, и мне придется их подвозить. В школе им попадет.
Плевать.
Пускай опоздают. Пускай пропустят уроки. Это всего лишь начальная школа, они всего лишь дети, а я всего лишь в глубочайшей депрессии.
Наверное, я все-таки заснула, потому что меня внезапно разбудила Брук.
— Мама, вставай, уроки начались полчаса назад. Мама, вставай, мы проспали.
Я перекатилась на спину и сонно зажмурилась.
— Все уже встали?
— Джемма спит. Тори смотрит телевизор. — Брук, склонив голову набок, изучала меня. — Тебе грустно, мама?
Я была готова сказать «нет» и притвориться счастливой, но не смогла. Счастье нельзя подделать. Только не теперь.
— Да.
— Из-за дома? — осторожно спросила дочь.
Я кивнула.
— И не только.
— Потому что папа живет в Омахе?
— Да. Он слишком далеко от нас.
Брук погладила меня по голове. Как странен этот ласковый жест для моей разбойницы.
— Я тебя люблю. Ты лучшая мама на свете. Пусть даже у тебя всегда много дел.
Я поймала ее ручонку и поцеловала.
— У меня так много дел?
— Да-а.
— Если бы я работала, их было бы еще больше.
— Не хочу, чтобы ты работала. Хочу видеть тебя каждый день.
— Ты бы и так видела меня каждый день. Перед уроками и после школы.
Брук пожала плечами:
— Но это не то же самое. И почти ни у кого мамы не работают. Точнее, ни у кого мамы не работают.
Я села, поцеловала дочь в макушку и выбралась из постели.
— Ступай разбуди Джемму. Я быстро оденусь и отвезу вас в школу. Вели Джемме поторопиться и по пути к машине возьми печенье, потому что нам некогда.
Брук выбежала, а я пошла в ванную, собрала волосы в пучок и залезла под душ. Сегодня было некогда мыть голову, но даже если бы и нашлось время, вряд ли я бы смогла.
Знакомая хандра вновь охватила меня, еще сильнее прежнего. Я включила воду на полную мощность, но это не помогло. Мне было грустно, и я держалась изо всех сил. Я старалась быть оптимистичной, сильной, бодрой. Пыталась сохранять спокойствие, тогда как, по правде говоря, временами хотелось все бросить и плыть по течению.
Я чувствовала себя отяжелевшей, мрачной, медлительной. Никому, даже Натану, нельзя сказать об этом, потому что окружающие ждут от меня слишком многого. А Натан, судя по всему, теперь ожидает худшего.
Но он не понимает. Не понимает, каково это — потерять себя, обезуметь. Или по крайней мере жить в страхе за свой рассудок. Если потерять ключи или шляпу, скажут, что ты витаешь в облаках. Если в очередной раз потерять кошелек или паспорт, назовут растяпой. Но потерять рассудок… Это уж точно социально неприемлемо. Когда речь заходит о психическом здоровье, люди чувствуют себя неловко. Мне доводилось слышать рассказы о нервных срывах в разгар вечеринки.