- Скоро, очень скоро, Сельма, - сказал он голосом приговоренного к смерти, - ты покинешь объятия отца ради объятий другого мужчины. Скоро Божьей волей покинешь это уединенное жилище ради мирских просторов. Сад наш стоскуется по звукам твоих шагов, и отец станет тебе чужим. Судьба сказала свое слово, да благословит и хранит тебя Небо!
При этих словах девушка изменилась в лице. Взгляд ее оцепенел, словно при встрече с призраком смерти; с губ сорвался стон, тело страдальчески вздрогнуло; так, упав на землю, корчится от боли птица, раненная в полете стрелой охотника.
- Что ты сказал? - сдавленно прошептала она. - Что это значит? Куда мне идти?
Сельма посмотрела на него так, будто хотела взглядом своим сбросить покров с тайны, скрытой в его груди. Бежали секунды, отягченные безмолвием, подобным крику могил...
- Я понимаю, - прошептала наконец девушка. - Понимаю все... Архиепископ сделал из твоей любви прутья клетки для птицы со сломанными крыльями. И ты согласился, отец?
Старик не нашел, что сказать дочери, и только глубоко вздохнул; вне себя от волнения, он, страдальчески улыбаясь, повел ее к дому. В опустевшем саду смятение играло моими чувствами, как буря осенними листьями. Но предстояло проститься, и я последовал за Сельмой и ее отцом; не желая выглядеть назойливым и досаждать им своим любопытством, молча пожал руку хозяину дома и бросил на Сельму такой взгляд, каким утопающий смотрит на горящую в небе звезду.
Ни Фарис Караме, ни его дочь не заметили моего ухода. Старик окликнул меня, когда я почти миновал сад. Он спешил за мною. Я вернулся.
Фарис Караме взял меня за руку.
- Прости, сын мой, - сказал он с дрожью в голосе, взяв меня за руку. - По моей вине вечер сегодня закончился для тебя слезами. Но мы еще встретимся, не правда ли? Разве ты не будешь частым гостем в доме, где не останется никого, кроме тоскующего старика? Цветущая юность не рада увядающей старости - утро не ищет встречи с вечером. Но каждый твой приход будет возвращать меня к дням молодости, что прошла в дружбе с твоим отцом, рассказы же твои - напоминать о жизни, что более не числит меня своим сыном. Разве я не увижу тебя, когда уйдет Сельма, оставив меня одного в этом уединенном доме?
Последние слова Фарис Караме произнес отрывистым шепотом. Мы молча попрощались, и он уронил несколько теплых слезинок на мою руку. Внутренне вздрогнув, я исполнился сыновней приязни к старику; нежное и грустное чувство, колыхнувшись в груди, перехватило дыхание и, как приступ боли, кольнуло в сердце. Когда я поднял голову, он, увидя в глазах моих слезы сочувствия, слегка наклонился и дрожащими губами поцеловал меня в лоб. Губы его дрожали.
- Спокойной ночи... Спокойной ночи, сын мой! - говорил он, поворачиваясь к дому.
Единственная слеза, блеснувшая на морщинестой щеке старика, действует на душу сильнее, чем все слезы, пролитые юношами.
Обильные слезы юности - избыток влаги, переполняющей сердце. Старческие же слезы - последние капли жизни, падающие из-под век, жалкий остаток сил в немощном теле. Слезы на глазах молодости подобны каплям росы на лепестках розы. Слезы на щеке старости напоминают пожелтевшие листья осени, уносимые ветром с приближением зимы жизни.
Фарис Караме скрылся за дверью, и я вышел из сада. Голос Сельмы не переставая звучал у меня в ушах, ее красота, как призрак, маячила перед глазами, слезы ее отца медленно высыхали на руке. Я вышел оттуда, словно Адам из рая, но рядом не было Евы моего сердца, которая одна превратила бы для меня в райскую кущу весь мир... В тот вечер, когда я родился заново, глазам моим впервые предстало и лицо смерти.
Так солнце жаром своим взращивает и убивает травы.
Огненное озеро
Все, что человек творит тайно во мраке ночи, становится явным при свете дня. Слова, произнесенные шепотом в тишине, становятся без нашего ведома предметом пересудов в обществе. Как бы мы ни скрытничали сегодня, пряча содеянное нами по углам наших домов, завтра о нем будут говорить, возникает на уличных перекрестках.
Так призраки мрака во всеуслышание объявили о том, зачем архиепископ Булос Галеб приглашал к себе Фариса Караме. На крыльях эфира новость разнеслась по городским кварталам, дойдя и до моих ушей.
В тот лунный вечер архиепископ Булос Галеб пожелал встретиться с Фарисом Караме не для того, чтобы говорить о делах бедных и обездоленных, вдов и сирот. Нет, он послал за ним роскошный личный экипаж, чтобы просить руки Сельмы для своего племянника Мансур-бека Галеба.
Фарис Караме был богат. Кроме Сельмы, он не имел наследников. Потому Булос Галеб и остановил на нем свой выбор. Не красота девушки, не благородство ее души, а богатство, сказочное богатство отца предопределило его решение. Архиепископ думал о будущем Мансур-бека — с помощью состояния жены тот мог бы занять достойное место среди бейрутской знати.