Духовные вожди на Востоке не довольствуются почетом и властью, присущими их положению, а стараются облагодетельствовать и своих родственников - любыми путями проталкивают их вперед, и те, став над людьми, чинят разбой и насилие. Почет, которым пользуется эмир, лишь с его смертью переходит к старшему сыну. Добрым же именем религиозного вождя еще при его жизни злоупотребляют братья и племянники, будучи подобны многоглавым морским чудовищам, что захватывают жертву бесчисленными щупальцами, высасывая из нее кровь.
На просьбу архиепископа старик ответил глубоким молчанием и горькими слезами. Кто не испытывал скорби при мысли о разлуке с дочерью, уходи она в дом соседа или в царский дворец? Чье сердце не сжималось от боли, когда закон природы отнимал у него дитя - ту, с которой он играл в детские игры, кого воспитывал в отрочестве и как друга уважал взрослой? Грусть родителей, расстающихся с дочерью, - столь же сильное чувство, что и радость при женитьбе сына; с женитьбой в доме появляется новое девичье лицо, с замужеством - из семьи уходит до мелочей знакомое, дорогое существо.
И все-таки отец Сельмы покорился воле архиепископа. Тот силой вырвал у него согласие, хотя в душе Фарис Караме и был против этого брака. Прежде он встречал Мансур-бека и много слышал от людей о его алчности, порочности и жестокости. Но какой христианин в Сирии может перечить епископу, не уронив себя в глазах собратьев по вере?
Кто сохранит доброе имя, выйдя из повиновения духовному владыке? Стрела неминуемо пронзит глаз, что осмелится бросить ей вызов, рука будет отрублена, если не убоится меча.
Предположим, старик воспротивился бы воле Булоса Галеба, устояв перед его домогательствами, - разве не пострадала бы из-за этого Сельма, став объектом подозрений и пересудов? Какое чистое имя не запятнала грязь сплетен? Разве для шакала не кислы верхние гроздья на виноградной лозе?
Так судьба распорядилась Сельмой Караме, поведя ее жалкой рабыней в караване несчастных восточных женщин. Так попал в сети благородный дух, едва взлетев на белых крыльях любви в пространство, наполненное лунным светом и ароматом благоухающих цветов.
Богатство отцов почти везде приносит несчастье детям. Обширные хранилища, где сложены труды отца, удвоенные бережливостью матери, становятся для наследников тесными и мрачными тюремными каморками.
Тот великий бог, которому в образе денег поклоняются люди, превращается в страшного дьявола, несущего страдания душам и гибель - сердцам. Сельма Караме, подобно многим своим сестрам, стала жертвой богатств отца и алчности жениха. Не будь Фарис Караме богат, Сельма осталась бы жить и, подобно всем нам, радовалась солнечному свету.
Бежали дни. Любовь не расставалась со мной; она напевала по вечерам песни счастья и пробуждала на заре, открывая смысл жизни и тайны бытия. Возвышенная любовь не знает зависти, ибо она богата, и не причиняет страданий телу, будучи скрыта в глубине души. Сильная страсть исполняет душу довольства. Прочная привязанность утоляет духовный голод. Чувства рождают влечение, но не прибавляют ему силы.
Волшебные чары превратили для меня землю в источник блаженства, а жизнь - в прекрасный сон. Гуляя по утрам в полях, я видел в пробуждении природы символ бессмертия. Волны пели для меня песни вечности, когда я сидел на берегу моря. Гуляя по городским улицам, я видел счастливые лица прохожих, улавливал радость созидания в движениях тружеников.
Дни эти ушли, как призраки, и рассеялись, как туман, оставив одни мучительные воспоминания. Глаза, видевшие красоту весны и пробуждение природы, замечают отныне лишь гнев стихий и отчаяние зимы; уши, слышавшие пение волн, различают лишь стон морских глубин и плач бездны; душа, почтительно взиравшая на людской труд и величие цивилизации, чувствует лишь несчастье бедняков и страдания отверженных. Как прекрасны дни любви и как сладостны ее грезы, как унылы ночи печали и как велики ее ужасы!
В конце недели, опьянив себя хмелем чувств, я отправился к дому Сельмы Караме - к тому храму, что был воздвигнут любовью и освящен красотой в честь молящейся души и благоговеющего сердца. За воротами, в тихом саду, мне почудилось, будто некая сила обвораживая и расслабляя волю, медленно уносит меня в иной, сказочный мир, где нет напряжения и борьбы; как суфий в состоянии экстаза, я уже не помнил себя - шел прямо через кусты, мимо заросших цветами клумб. И только у самого дома, словно очнувшись, я оглянулся.