Он шел по улице вальяжной походкой самоуверенного немецкого майора, вышагивающего по столице оккупированной страны, у которой теперь нет названия, нет народа и нет правительства. Формально оно, конечно, есть – так называемое правительство в изгнании, сидящее в Англии и сочиняющее указания патриотам под неусыпным надзором британской разведки.
Очевидное ранение делало Сосновского героем в глазах тех, кто искренне предан нацистскому режиму, а самодовольная улыбка с легким налетом брезгливости заставляла прохожих сторониться, уступать дорогу немецкому офицеру. Большой необходимости носить руку на перевязи не было – рана почти зажила. Но привычки разведчика неистребимы. Пусть на всякий случай все думают, что такая необходимость есть, пусть видят, что ранение серьезное и рука еще плохо работает. Кранц вчера с явной иронией смотрела на эту перевязь. Она-то знала, что рана давно зажила.
Привычно проверяясь, Сосновский проследовал мимо католического собора, вернулся и остановился напротив входа, чтобы закурить. Через открытые двери было видно, что внутри находятся человек восемь прихожан, в основном пожилые женщины и мужчины. Михаил направился в парк, прошелся по двум параллельным аллеям, чтобы осмотреться вокруг, постоял у пруда, где две женщины с детьми кормили уток хлебом. На наручные часы смотреть нельзя, чтобы никто не подумал, что немецкий офицер следит за временем. Но его внутренние часы подсказывали, что до встречи с резидентом у Сосновского осталось минут пятнадцать.
Повернув в сторону костела, Михаил пошел быстрее. Если кто-то сейчас следит за ним пешим порядком, то он должен проявить себя, тоже ускорив шаг. Выйдя к небольшой площади перед костелом, Сосновский свернул налево, но потом как будто передумал, обернулся и посмотрел на католический храм. Он пошел к костелу не спеша, изображая задумчивость, делая вид, что внимательно рассматривает фасад, витражи на окнах.
Сосновский вошел через высокие открытые двери в большой зал, из вежливости снял фуражку, сунул ее под раненую руку и прижал локтем. Пригладив волосы, он прошел вдоль лавок и остановился у стены. Тонко и мелодично пел детский хор, это было очень красиво. С десяток человек сидели на лавках с молитвенниками в руках, читали.
Очень трудно было не заслушаться красотой хора.
Сосновский старался держать в поле зрения окружающее пространство, но, несмотря на это, все же пропустил появление в костеле женщины в небольшой шляпке с черной вуалью, закрывающей верхнюю часть лица.
Хор на мгновение замолчал, и тут же рядом раздался неприятный женский голос, который был Сосновскому хорошо знаком:
– Господин майор любит церковные песнопения? – спросила фрейлен Кранц.
Сосновский обернулся. Под вуалью можно было разглядеть глаза женщины, которые смотрели испытующе, с какой-то неуловимой иронией. «Вот только ее тут не хватало, – с досадой подумал Михаил. – Надо как-то от нее отвязаться. Еще лучше уйти, но тогда сорвется сегодняшняя встреча. А следующая, контрольная, назначена на послезавтра. А это целых два потерянных дня. Пристрелить бы эту… прямо здесь», – пришла в голову дерзкая, но такая приятная мысль.
– Одно время в Берлине я дружил с девушкой, и она была хоровым дирижером, – начал красиво врать Сосновский. – Меня всегда удивляло, как несколько голосов могут создавать такую красоту. Удивляет и восхищает даже не само исполнение, а роль дирижера, который слышит все это прежде всего внутри себя.
«Сейчас ей надоест мой треп, и она уйдет, – со злорадством подумал Сосновский. – Я даже добавлю всяких глупостей. Именно для ее ушей, потому что мозгами она это не воспримет. О душе я даже и заикаться не буду».
И тут Герда Кранц его поразила. Она заговорила с неожиданно глубокой задумчивостью. Ее голос вдруг стал обычным, человеческим, без той скрипучей неприязни, которая всегда сквозила в ее интонациях.
– Есть в культуре явления, которые принадлежат не одной нации, а всему миру. Хоровое пение относится к таким уникальным сокровищам, как классический балет, оперное искусство, музыка, поэзия…
Удивленный до крайности, Сосновский замер на месте. Он не повернул головы в сторону собеседницы, он никак не выдал своего изумления, наоборот, стал с нетерпением ждать, что последует за этой тирадой.
– Каждый народ обладает культурой, как и каждый человек. Народ без культуры так некрасив и неприятен, как некультурный человек, – неожиданно произнесла слова пароля немка.