Павла не было. Хотелось, конечно, чтобы он сейчас был рядом, а еще лучше вообще за спиной. Кто его знает, как он умеет прятаться и умеет ли. И как справится с собой и с оружием в момент, когда надо тихо лежать и не выдавать себя.
Буторин хотел было уже предложить выбираться по одному наружу, когда они вдруг услышали голоса. Говорили по-немецки, кажется, даже ругались. Еще несколько секунд, и послышался шум осыпающейся земли где-то рядом. Голоса стали громче. Появились трое немцев. Рукава засучены, пилотки засунуты под погон, воротники расстегнуты. Значит, без офицеров и, видимо, давно тут ходят. Эти поиски или, точнее, патрулирование им не нравилось. Буторин не мог разобрать слов, но недовольство такой службой сквозило в разговоре заметно.
И тут крайний солдат остановился и оглянулся. Разведчики перестали дышать, замерев, как мумии. Им через сетку казалось, что немец смотрит им прямо в глаза, что он видит их и вот-вот поднимет шум. Две секунды показались вечностью. Наконец солдат отвернулся, споткнулся о камень, зло выругался и пошел дальше, к реке.
Разведчики лежали, не шевелясь и даже не решаясь дышать. А вдруг это еще не все, вдруг кто-то из немцев стоит совсем рядом и прикуривает? Или вытряхивает камешек из сапога? Они не ошиблись: буквально следом мимо сетки прошли еще двое немцев, щурясь на солнце и прикладывая ладони козырьком к глазам. Что-то они высматривали на дальнем берегу, этот берег их сейчас не интересовал.
Наконец пять фигур в немецкой форме подошли к воде, присели и с видимым удовольствием стали умываться.
Когда немцы отошли вниз по течению на значительное расстояние, ко входу подполз Павел.
– Все, ушли! Можете выбираться!
– Точно больше никого нет? – спросил Коган.
– Нет, эти вышли из-за холма и пошли прямо сюда. Я вас позвал, а сам за куст. Хорошо, что я их вовремя заметил, а то бы не знаю, что и случилось.
Герда Кранц торопливо взбежала по лестнице госпиталя на второй этаж, где располагались ординаторские. Быстро сняв жакет, она повесила его на вешалку и из шкафчика в стене достала белый халат и шапочку. Застегиваясь на ходу, поспешила в палату, где лежал Иван Черняев. Пациенты ушли на процедуры, и только Черняев, изображая неходячего, оглохшего и онемевшего в результате ранения, лежал на кровати. Голова и шея замотаны бинтами так, что виднелись одни только глаза и рот.
– Ну, как ты, Иван? – присев на край кровати, спросила Герда по-русски.
– Как велели, – проворчал солдат. – Лежу, молчу, послушно хлебаю из ложечки, когда кормит эта ваша Бригитта. А вот уколы она ставит по-фашистски.
– Терпи, солдат, – беря его руку и щупая пульс, сказала Герда. – Это не самое страшное. Ты в тепле, сыт и лечишься. Еще неделька-другая, и можно будет тебя отсюда выкрасть, а я подумаю, как это обставить. Привет тебе от ребят. Все живы и здоровы. Держись и ни о чем не беспокойся!
Герда едва успела встать с кровати, как в коридоре послышался звук шагов. В палату стали возвращаться немецкие солдаты. Они поспешно вытягивались и кивали, здороваясь с фрау доктором.
Выйдя в коридор, Герда нос к носу столкнулась с главным врачом. Полковник медицинской службы был недоволен, и причина его недовольства была написана на его лице. Главный врач страдал от похмелья, скорее всего, как обычно, он ночевал у себя в кабинете, и теперь у него была несвежая рубашка. И ему никак не несли аспирин.
– Вы здесь, Герда, – глядя мимо нее, констатировал Цигглер. – Это очень хорошо. Я должен вам кое-что сказать. Точнее, приказать. Одним словом, я жду вас в кабинете! Нет, черт, не в кабинете… Давайте отойдем вот сюда, к окну.
Главный врач с его страданиями, вздохами и метанием представлял собой сейчас жалкое зрелище. Но он был ее начальником и его приходится слушать, тем более что Цигглер покровительствовал Герде. Когда-то, четыре года назад, он чуть было не погорел на недостаче медикаментов, входящих в наркотическую «отчетную» группу. Вот тогда-то его и спасла врач Герда Кранц, подключив своих влиятельных покровителей. Все эти четыре года герр Цигглер всячески стремился показать женщине свое расположение и выказать свою благодарность. Шагов к сближению он не делал, потому что, видимо, возраст и алкоголь уже значительно подавили его мужское начало. А вот беспокойство, что может разразиться очередной скандал, а всемогущей, дружелюбной и незаметной фрейлен Герды может не оказаться рядом, волновало полковника. Что-то в последнее время явно стало меняться. То ли Цигглер должен был слететь со своего места, и он это чувствовал, то ли обстановка вокруг становилась опасной…