— Только ты не придумывай, а скажи мне точно.
— Посмотри тогда сама.
Деловито расстегнув рукав джинсовой куртки Глеба, Эмма внимательными глазенками уставилась на циферблат его часов:
— Пять часов тринадцать минут… Точно! Глеб, а как ты угадал! Ты же не смотрел, а?!
— Привычка. Такая бывает только у заключенных, которые несправедливо сидят в тюрьме, и у морских штурманов. Ну, моя маленькая сомневающаяся девочка, рванули домой?
— Только давай подождем автобус с рыбками из «Подводной братвы», они у него сбоку нарисованы. До нашей остановки всегда такой автобус ходит. Давай?
— Барышня, вы заставляете меня нарушать собственные принципы. Я чрезвычайно редко езжу на общественном транспорте.
— Да нет же, дядя Глеб, мы ничего нарушать не будем! Мы дорогу правильно переходить будем и в автобусе обязательно билеты возьмем!
— Ну хорошо, уговорила. Если с билетами…
Эмма прыгала впереди по желтой тротуарной плитке, изредка оборачиваясь к Глебу.
— А после того как Маришка… ну, после того как Маришки не стало, я очень грустила. Мама с папой мне попугайчиков купили: синего и зелененького. Попугайчики тогда совсем еще молоденькие были, сначала они в клетке у нас сидели, потом я выпускала их на кухне недолго полетать. Знаете, они та-ак радовались! Синий устал самым первым, он сидел сначала на карнизе, потом на шторах, задремал там сильно и упал на стол. Головой прямо на формочку для пельменей. И погиб. А зеленый попугайчик поскучал немного без него, а потом вырос.
— Дядя Глеб, а откуда у вас кровь на щеке?
— Да, это вчера в парке хулиганы спросить у меня что-то хотели, а я не знал правильного ответа, вот они и обиделись, кулаками махать стали.
— Вы же уже старенький, вам драться нельзя, в больницу попасть можете. В общую палату.
— Ну-у, во-первых, не очень я и старенький, хотя, впрочем, с позиции твоих прекрасных младенческих лет… а во-вторых, я же не один там был, мы с дядей Панасенко гуляли в парке, а он, знаешь, какой сильный, мне с ним никогда не страшно.
— Все равно, вам нельзя, а то пенсию не дадут, если поранишься не на работе, так мама папе говорит. А чего хулиганы у вас спрашивали, а вы не знали?
— Да так, пустяки, что-то про библиотеку…
Им пришлось простоять минут десять, пока подошел нужный, «с рыбками», автобус.
Глеб Никитин с тревогой наблюдал за толпой, скопившейся на остановке. Субботние мамаши с детьми и покупками, поддатые мужики, множество пенсионеров — он уже достаточно отвык от такого конкурентного изобилия в транспорте и начал волноваться.
Двери остановившегося автобуса резко, со скрипом, распахнулись и на улицу выплеснулся скандал. Первой на тротуар вывалилась не успевшая уцепиться ни за что в салоне старушка.
— Гад такой! Сволочь проклятая!.. Псих! — на излете дополнительно взвизгнула бабулька, продолжая ругаться с кем-то, кто остался внутри транспортного средства.
Тяжелая авоська перевесила, и старушка, пачкая свое толстое серое пальто, упала на колени. Платок, повязанный «рожками» вперед, опасно качнулся к асфальту. Отряхивая теплые чулки, заправленные в шерстяные носки и ботинки, старушка стояла перед равнодушной автобусной толпой на коленях и молча размазывала слезы по светлому, сухому личику.
— Давай ее поднимем, а?
Не дожидаясь ответа, Эмма бросилась к плачущей старушке…
После злого визга и недолгой уличной матерщины в автобусе оказалось довольно-таки просторно, хотя и без свободных сидячих мест.
Двое военных, прапорщик и рядовой, проложившие своими потными спинами Глебу с Эммой дорогу в толпе при посадке, уже суетливо устраивались на последних незанятых сиденьях. Прилично поддатые, примерно одного возраста и веса, в обвислом застиранном камуфляже, они громко куражились и гоготали. Прапор во всю глотку наставлял попутчика:
— …Федя, прошу тебя, будь элегантен. Если к тебе подойдет женщина, уступи ей место рядом со мной!
Солдат Федя оценил шутку и заржал.
Вцепившись в руку Глеба, девочка, не отрываясь, смотрела в окно автобуса, чуть покачиваясь и прижимаясь к нему на поворотах.
Через большое современное стекло капитан Глеб рассматривал свой старый и уже совсем не такой, как в его далеком детстве, город.
Центральная улица, по которой они ехали, и в те давние, пионерские, времена не казавшаяся особенно просторной, за эти годы стала совсем узкой и неряшливой.
Панас как-то говорил ему, что в прошлом году местные власти начали очень активно переименовывать главную улицу Города, в духе времени отрекаясь от старых символов. Административных сил хватило ненамного. Продолжать делать что-то конкретное было лениво, и чиновникам нравилось заставлять упрямых местных жителей одну половину провинциальной магистрали именовать только Преображенской, а другая, не охваченная демократическим энтузиазмом, по-прежнему оставалась улицей Ленина. Таблички с названиями на всей протяженности «двуствольной улицы» висели произвольно. Через раз. На магазинах, мелких магазинчиках и частных домах все больше красовались новенькие, синие и блестящие «Преображенская», а на общественных зданиях — облупленные черненькие «ул. Ленина». Несколько «продолжительных» домов несли на себе сразу по два разных указателя. Чтобы люди не заблуждались.