Толстые Щеки вывел меня на окраину поселка, где пыльная дорога и все тропинки кончались, будто их собака съела. Мы с ним петляли минут пять между кустов и деревьев. И вроде погода стояла ничего, однако же в лесу было жутковато и как-то сыро. С горем пополам мы выбрались к заросшему бурьяном кованому забору, за которым угадывались серые очертания старого каменного дома. Перелезли через ограду. И вот тогда я увидел, что у дома весь верхний, второй этаж выгорел. Окна без стекол глядели, как черные, жуткие глаза, будто с подозрением - чего это вам вздумалось сюда явиться? Нам пришлось дать кругаля - дом стоял, отвернувшись от поселка, будто бы не желал иметь с ним общих дел. На радость толстощекому я вдруг на ровном месте провалился по коленки в ряску. Видимо, тут когда-то был маленький пруд, да только он давно уже заболотился.
Толстые Щеки отсмеялся и сказал, что вроде бы все так и было, когда-то и дом был в полном порядке, и забор, и в пруду даже водились большие краснобрюхие золотые рыбки. Еще я ободрал колени о какие-то колючки, пока мы с ним лезли к окну возле самого входа. Здесь по обе стороны от крыльца стояли колонны и две осыпавшиеся каменные коротконогие лошади, от которых уже мало что осталось – со стороны казалось, с них слезла кожа. Чтобы заглянуть в окно, пришлось встать сначала на спину лошади с дыркой в боку и отколотым копытом, а потом – на подоконник.
Так или иначе, мы, как два воробья, уставились в стекло – темное и пыльное.
- Вон он, Жадюга! – возбужденно зашептал Толстые Щеки, пихая меня в бок. – Только тихо. Не любит, когда тут ходят.
Кто-то большой в обветшалом халате и вправду бродил по комнате – заброшенной и грязной, где все было вверх дном, и где валялось всякое барахло. Этот человек громко разговаривал сам с собой и трогал мимоходом все, что попадалось под руку – рассматривал, крутил и клал обратно. Когда он повернул к нам свое крупное, недоброе лицо с нечесаной бородой, я едва не свалился вниз, прямо под копыта каменной лошади.
- Красавец, - не без гордости поделился Толстые Щеки, как будто он был хозяином диковинного зверинца, а я его гостем. – Я собираюсь снимать здесь фильм ужасов. Про всякую нечисть!
Я во все глаза глядел на Жадюгу. Если он и вправду был дедом Ларика, то непонятно, что и подумать.
- Ты смотри, не болтай, что тут видел. И про Ларика, и вообще.
Я не стал дожидаться, пока меня хлопнут по плечу, как тут у них было принято, а просто кивнул.
- А то весь фильм ужасов мне испортишь, - захихикал Толстые Щеки.
Я понимал, что этот Ларик для поселка – настоящее сокровище, ведь у стариков нет денег, чтобы покупать новые вещи. А если кто в городе узнает про это, у Ларика будет полно работы, и тут уж не до стариков. То, что у них сломается, некому будет чинить.
- А, правда, что Ларику нельзя брать в руки деньги? – спросил я у бабушки, когда забежал посмотреться в потемневшее по краям бабушкино зеркало - распухло мое ухо так сильно, как мне казалось, или же мне это только казалось.
- Он порядочный молодой человек, - туманно ответила она.
– Не то, что некоторые, - дедушка с остервенением ткнул в древний, покрытый салфеткой телевизор в углу.
Еще я спросил про собаку, и почему та жрет сургуч, или что там еще у Ларика на почте может быть шоколадного, но бабушка даже не посмотрела на меня. И я решил спросить в другой раз, когда у нее будет другое настроение. Или узнать сам.
Но тут бабушка нацепила очки и углядела у меня крючок в ухе. А я увидел свое ухо в зеркале, и понял, что оно и вправду распухло и стало болеть намного сильнее, чем я предполагал. Я думал, бабушка устроит мне выволочку, но она просто взяла меня за руку и повела к Ларику.
Ларика на Почте не было, только пекинес, похожий на нелепого китайского дракончика без одного уха, дремал возле крылечка в пыли, высунув кончик языка, и похрюкивал. Тогда мы, к моему удивлению, быстрым шагом направились не куда-нибудь, а к Жадюге. Был вечер, свежий полезный воздух, пели птицы и все такое. Бабушка двигалась уверенно, огибая кусты и деревья, будто ходила тут тысячу раз, чтобы забраться на спину разрушенной каменной лошади и поглазеть в пыльное окно. Мы с ней спокойно вошли через ворота, минуя всяческие неприятности в виде болотной ряски или колючек, и я мысленно поклялся оторвать голову моему новому толстощекому другу, который явно меня морочил и специально водил кругами, чтобы я помучился и вывозился в тине.
Ларик сидел на выщербленных ступеньках у входа, и глаза у него были красные. Почти такие же красные, как и мое ухо.
- Кажется, он в тебя влюбился, - хмыкнула бабушка, кивнув на меня.