— Я ведь не фазана прошу! Неужто куска хлеба не найдется?
— Хлеб есть, только он черствый… Ну и еще вареные бобы.
— Глупый, я их обожаю!
Робер ушел, Аэлис села на приступок возле большого деревянного чана, в котором грелась на солнце вода для поливки огорода, и задумчиво проводила юношу взглядом. Какой из него получится рыцарь! А почему бы и нет? Симон тоже незнатного рода, а будь он честолюбив — вполне мог бы стать владетельным бароном…
— Садись сюда! — велела она, когда Робер вернулся с корзинкой и глиняным кувшином, и похлопала по приступку рядом с собой. — Ближе, ближе…
Робер, помедлив, сел, поставил корзинку и кувшин на землю, достал хлеб и деревянную миску.
— А в кувшине что? — заинтересовалась Аэлис. — Молоко?
— Какое же молоко в пятницу… Я тут захватил немного вина, подумал: может, ты захочешь, а то хлеб совсем черствый.
— Вино! — обрадовалась Аэлис. — Робер, ты прелесть, дома мне никогда не дают вина — позволяют только кларет. Это настоящее вино?
— Да, но… совсем простое.
— Какая разница? Любое вино, если мы выпьем его вместе, друг Робер, будет мне слаще королевского ипокраса.[33] Ты захватил кружку?
— Я захватил для тебя кубок отца Мореля — он пьет из него только на Рождество и на Пасху. А я выпью из кувшина.
— Нет, мы выпьем вместе, но сначала я поем. — Аэлис оторвала корку от краюхи хлеба и принялась уплетать из миски холодные бобы, от усердия помогая себе пальцами. — Мм, как вкусно…
Робер достал завернутый в холстину кубок и, развернув, поставил рядом с Аэлис. Кубок был старый, оловянный, со вмятиной, но хорошей работы. Тщательно начищенный золой, он блестел не хуже серебряного.
— Ты приехала одна?
— С Симоном! Он пошел сказать кузнецу, чтобы тот поработал в замке. Наш обжег руку.
— Кузнец не пойдет, — заметил Робер. — У него сейчас столько работы — натащили старого оружия из трех деревень после ордонанса…
— После чего? — не поняла Аэлис.
— Еще до жатвы приезжал глашатай от жизорского бальи, собрал всех и читал ордонанс, чтобы все люди в королевстве имели дома оружие и могли защищаться от годонов или иных злоумышленников.
— И вилланы? — недоверчиво спросила Аэлис.
— Ясно, и вилланы.
— Воображаю! — Она прыснула от смеха. — Как же это, интересно, может «защищаться» мужик? Вилами, что ли?
— Ты зря смеешься, — укоризненно сказал Робер. — Что вилы, что пика пехотинца — не велика разница.
— Ну, это даже слушать неловко! Замолчи и налей вина. Робер наполнил кубок и подал Аэлис.
— Помнишь, — Аэлис понизила голос, принимая кубок обеими руками, — как мессир Тристан плыл на корабле с дамой Изот, а служанка ошиблась и вместо вина поднесла им приворотного зелья. Помнишь?
— Помню… — тихо сказал Робер.
— Пусть же это вино, — продолжала она, блестящими глазами глядя на него поверх края кубка, — станет для нас напитком Бренганы…
— Не говори так, Аэлис. — Робер вымолвил это с трудом, так пересохло вдруг у него во рту. — Этим шутить не надо, не к добру это.
Аэлис, не сводя с него взгляда, медленно выпила половину кубка и, повернув, подала Роберу.
— Отсюда пей, — шепнула она. — Здесь, где касались мои губы.
Робер нахмурился и не отрываясь допил вино.
— Ну вот, видишь, ничего страшного. — Аэлис улыбнулась, пытаясь преодолеть странное чувство неловкости, или стыда, или…
Она сама не могла бы определить, но что-то вдруг изменилось, и она поняла, что ей хочется побыть одной.
— Симон скоро придет, — сказала она, словно спохватившись, — а мне надо еще отнести мазь жене Ле Боссю. Я пойду, ладно?
— Аэлис… — Робер смотрел в сторону, боясь встретиться с ней глазами, — я тут хотел тебе подарить… Понимаешь, для меня это такой день… я хотел бы, чтобы и для тебя он тоже остался памятным.
Аэлис быстро прикрыла ему рот ладошкой:
— Глупый, разве я не ждала этого дня? Как же я могу его забыть? Особенно теперь, когда мы с тобой испили из одного кубка?
— Да, но… — Он мягко отвел ее руку и снял с шеи шнурок. — Видишь, это самая дорогая для меня вещь — венчальное кольцо моей матери, и если ты не откажешься его взять…
— Как ты мог подумать! Только тогда уж сам и надень мне на палец.
— Ты… хочешь носить его на руке? Но если спросят…
— Кто?! Кому какое дело, что я ношу!
Робер разорвал шнур и надел на нетерпеливо оттопыренный пальчик Аэлис тоненькое, почти совсем стертое оловянное колечко.
— Прекрасно! — воскликнула она, любуясь подарком. — Спасибо тебе, друг Робер, но тогда ты должен еще и поклясться.