До сих пор Тенирберди действительно держал себя в руках и не проронил на людях ни слезинки. Слова сочувствия сломили остатки его воли, старик заплакал, громко сетуя:
— Судьба моя, судьба! Чем же я провинился перед тобою на старости лет?
— Славный Темир наш… Слезами его не вернешь, нет, не вернешь, Тенирберди-аке! Не обижайтесь на судьбу, вы не одиноки. Нет Темира, но жив Болот.
Восьмилетний Болот был тут же, оплакивал погибшего брата.
— Мы потеряли Темира. Но никого из нас не минует судьба в свое время. Все примем смерть — кто от коня, кто от камня, кто от пули. Никто не вечен в этом мире и ничто не вечно. Высоко подымает вершину могучее дерево, но и оно засыхает и падает мертвым на землю. В синем небе парит белокрылая птица, но и ее настигает гибель в свой час. Таково веление судьбы, — продолжал Бекназар, глядя на людей, сидевших в молчании, с опущенными головами. — В тот день, когда убили Темира, мы находились под Ташкентом. В тот же день предатель выстрелом в спину сразил нашего аскербаши Алымкула. Как убили его, в войске пошла смута, пошли раздоры, каждый род делал, что хотел, войско распалось. Мы не могли оставаться там. Мы беспокоились за свой народ, за его будущее. Похоронили наших убитых и двинулись к родным горам.
Бекназар вздохнул.
— С незапамятных времен спали мы, подложив под себя меч, просыпались от звона меча. Без него не прожить нам и дня. Может, еще пригодится и этот меч, а не пригодится — пусть будет памятью о погибшем батыре. Повесьте этот меч на решетку юрты…
При этих словах Эшим поднялся и, отвязав от своего пояса Темиров меч, взял его в обе руки и поднес Тенирберди, почтительно преклонив перед стариком колени. Все затихли.
Тенирберди смотрел на испачканные засохшей кровью ножны с выражением горькой беспомощности.
— Жеребенок мой… Свет мой ясный…
Сомнения терзали Абиль-бия.
Проклятье! Можно, конечно, неожиданно схватить его… ну, а потом что? Куда его девать? Перед кем поставить на колени? Что государство? Что власть? Караван жизни подошел к неведомому распутью и остановился. Пока этот караван не выберет дорогу, неизвестно, кто кому может приказывать. Если бы он из простых джигитов… но он не из простых, этот Бекназар. Надо сохранять спокойствие, надо выждать, поглядеть, как повернутся дела, черт их дери! Сдвинулся с места камень Бекназарова счастья, но неясно, то ли на гору подымет судьба этот камень, то ли сбросит на дно ущелья… Все так, но не упустить бы время, когда еще можно действовать, не опоздать бы…
Покуда Абиль-бий размышлял да прикидывал, прибыл к нему посыльный из орды.
Сбор созвали на зеленом горном пастбище.
Бии и аксакалы в громоздких тебетеях, едва услыхали известие о спешном сборе, двинулись в путь — кому как не им решать судьбы народные. Они ехали в сопровождении своих джигитов, которые держались поодаль от старейшин. Народу собралось много; узнав, что явился ханский посол, поднялись все, кто мог держать в руке камчу и имел хоть плохонького верхового коня. Рядом с горделивыми и нарядными молодыми джигитами топтались на тощих своих лошаденках худо одетые бедняки. Прибывшие размещались в юртах, которые Абиль-бий приказал установить на ровных прогалинах, поросших травой. Размещались по обычаю, занимая юрты в соответствии со значением своего рода и племени. Неумолчный людской гомон гудел над стоянкой; кучно толпились кони — им не хватало места на ближних склонах.
Но вот съехались все, кого специально звали на сбор. В полдень на вершине холма заревели огромные медные трубы-карнаи[12]. Из юрты Абиль-бия вышло несколько человек. Карнаи ревели все громче, все оглушительнее, они сзывали людей, и горы повторяли их зов многократным, величественным эхом. Абиль-бий шел важно; рядом с ним шагал незнакомый человек, высокий и большелобый, с коротко подстриженной черной бородой — ханский посол. Внимательным, острым взглядом присматривался он к людям, но старался делать это незаметно для них. А люди глядели на него во все глаза, кто с интересом, кто удивленно, глядели и тут же негромко обменивались мнениями.
— Это, значит, посредник хана…
— Видный человек…
Он, стало быть, с самим ханом разговаривал?
— Если бы не разговаривал, не приехал бы сюда передать ханскую волю.
Абиль-бий настороженно прислушивался к этим негромким разговорам. Он сегодня оделся так, как одевался, когда ездил в орду: расшитый узорами красный халат из дорогой ткани, богатая шапка из пушистого белого меха, украшенная султаном, какой носят пятисотники.