Исхак большую часть времени проводил, сидя у костра в пещере и глядя на раскаленные угли, по которым перебегал огонь. Возле него оставалось теперь всего человек двадцать джигитов. Они охотились за горными козлами, старались ни о чем не думать и, угощаясь изжаренной на угольях свежей печенкой только что убитого животного, говорили об охоте. Исхак в их разговор не вмешивался. Сломанная нога у него снова сильно распухла и ныла, не переставая. Но больше, чем физическая, томила его боль душевная. Что с Бекназаром? Что с Момуном? В чем дело?.. Думая об этом, он терял над собой контроль. Однажды застонал тяжко. Джигиты сразу умолкли и повернулись к нему. Но Исхак полулежал с закрытыми глазами и, кажется, дремал…
Каких только предположений он не строил! Раз подумал, не попал ли Бекназар к Абдылла-беку, который решил переметнуться к врагам и уговаривает на то же Бекназара. "Что проку для тебя бродить по горам за этим злосчастным Исхаком? Послужим лучше белому царю, добьемся должностей, я — правителя, ты — военачальника. Ну, соглашайся!.." Исхаку показалось, что он слышит голос Абдылла-бека. Открыв глаза, он тряхнул головой. Нет, Абдылла на такое не способен… Но на сердце было тревожно. Он снова смежил веки в странной надежде услышать ответ Бекназара. Что, если он скажет: "Хорошо, бек, я согласен… И в самом деле, сколько времени потеряно в скитаниях за каким-то бродягой…"? Что, если он скажет так? Страх Исхака был так велик и безотчетен, что он даже спросил вслух: "Неужели он сделал это?" Как все плохо, как неуверенно он чувствует себя, и маленькая надежда тает, словно воск догорающей свечки.
Вошел сотник Мирзакул. Джигиты при виде его встали.
— Нет известий? — поднял голову Исхак и по одному виду Мирзакула понял, что его ждет разочарование.
— Нет, — сказал Мирзакул и подсел поближе к костру, потирая озябшие руки.
— Помогите мне подняться на караульный холм. Мирзакул остановил на Исхаке пристальный взгляд. — В такой собачий мороз что там делать?
Исхак молча начал вставать, джигиты поддержали его.
Караульный холм не зря носил такое название: во все стороны с него далеко видно. Если встанешь спиной к перевалу, перед тобой откроется Фергана — хоть издали, а все равно как на ладони.
Джигиты донесли Исхака до вершины на носилках и усадили на камень. Исхак начал осматриваться.
Там, вдалеке, виднеется Чаткал — белоглавый родимый Чаткал… Переводя взгляд от того места, где расположен Ташкент, сначала к Сусамыру, потом дальше — к горам Тогуз-Торо, Узгену, Алайкуу, Алаю, Исхак поворачивался вправо. По левую сторону лежали Улутау, Киргиз-ата, Алтын-бешик, соединяясь с одной стороны с горами Саркол[76], а с другой — окружая Ходжент. Близко сходились два горных хребта, словно каменные ворота благородной Ферганы. Бесчисленные поколения предков сложили свои кости на склонах Алатау; но они не только умирали, они веками жили здесь, под надежной защитой могучих гор…
Небо ясное. Холодно. Вместе с дыханием вырывается пар. Джигитам хотелось поскорее уйти. Мороз пробирал их, они ежились, подпрыгивали на месте, чтобы согреться, искали укрытия от ветра за камнями. Кто-то решился напомнить.
— Повелитель… как бы вы не простыли…
Исхак долго не отвечал на эти слова ничего. А джигит, который решился их произнести, стоял возле него, согревая дыханием свои руки и притопывая от холода ногами.
— Батыр, вы все идите-ка назад в пещеру. А я еще посижу, — сказал наконец Исхак.
— Но у вас нога болит…
Исхак отмахнулся:
— Разве только она болит, батыр? Идите, идите, согрейтесь. Потом придете за мной.
Джигиты послушались. А Исхак все сидел, не двигаясь, и смотрел на горы, на белые их вершины. Со скал Улутау поднялся и закружил в небе орел-беркут. Исхак наблюдал за ним, а орел, наверное, тоже видел человека, одиноко застывшего на караульном холме. Сделав над его головой два круга, орел опустился на скалу прямо напротив Исхака. Повернул голову в одну, потом в другую сторону, забил крыльями — и вскрикнул. Улыбка появилась на лице у Исхака, как будто орел криком своим звал его с собой, туда, где нет ни зла, ни грязи, где грозные яркие молнии пронзают черные тучи, а выше туч сияет ясное солнце… Еще раз крикнул орел — и взмахнул крыльями. "Прощай, батыр!" — слышалось теперь Исхаку в этом крике, и он долго следил глазами полет вольной и сильной птицы, не чувствуя, что слезы текут по лицу и застывают от холода…
На холм поднялись четверо джигитов.