Последние его слова долетели до самых последних рядов. Но они не угасили, а наоборот, сделали более мучительными сомнения. Как выступать против русских пушек с одной камчой в руке? Ведь это прямая гибель… Но никто не высказывался вслух, и слова Абиль-бия таким образом и на деле становились приказом.
Алмамбет частью сам слышал и понял, что говорилось, часть пересказали ему внуки. Он все оценил и теперь явно давал понять, что собирается бросить на весы и свое слово. Люди это поняли и оглядывались на него выжидательно. Посмотрел на него в конце концов и Абиль.
Столетний Алмамбет приоткрыл рот, пожевал пересохшими губами.
— Так, — начал он негромко. — Слыхал я о ваших делах. Плохие, стало быть, дела, тяжелые дела. Эй, Бекназар, где ты?
Бекназар только поднял брови и вопрошающе поглядел на Алмамбета — зачем это, мол, я тебе понадобился? Кто-то еще поспешил указать на него Алмамбету, и тот, покачав головой, подумал немного, потом оперся руками о колени.
— Мое имя Алмамбет… Я достиг возраста ворона… Бекназар, слушай меня.
— Я слушаю вас, отец.
На Алмамбета смотрели, затаив дыхание. В обычное время никто, быть может, и не обратил бы на него особого внимания, но теперь, когда дело шло о жизни или гибели народа, все воспринималось иначе.
Алмамбет продолжал:
— Ведь что любопытно? Дожил я вон до каких лет, а знать не знал и ведать не ведал, что есть на свете народы, не похожие на нас, другие. А ты, Бекназар, много раз покидал родные места, так скажи мне, ты видел русских своими глазами?
Бекназар не мог сообразить, к чему это Алмамбет ведет. Но тот, приложив ладонь к уху, ждал ответа, и Бекназар сказал:
— Видел.
— Ну и что у них за вид, что это за люди?
Абиль-бий слушал с насмешливой улыбкой: надо же, как выжил человек из ума!
— Голова одна, а ног пара, — отвечал Бекназар на второй вопрос Алмамбета.
— Ну и как, двигаются они, разговаривают?
— Конечно. Язык у них есть.
— И хмурят брови?
— Хмурят.
— И умеют смеяться?
— Умеют, отец. Я видел своими глазами.
Первым засмеялся Абиль-бий, его смех подхватили многие. Вопросы Алмамбета и ответы Бекназара повторяли друг другу, передавали тем, кто не расслышал.
Алмамбет продолжал:
— Бекназар! Не сочти за труд ответить еще на один вопрос твоего выжившего из ума старого дяди. Едят ли русские?
Бекназар невольно улыбнулся.
— А как же иначе?
Алмамбет задумался. Пот выступил у него на лбу, внук отер его лоб платком.
— Ну, — снова заговорил Алмамбет, — русские, стало быть, ежели судить по твоим словам, такие же люди, как мы? Хмуриться — признак гнева, смеяться — признак милосердия, а кто заботится о хлебе насущном, может обмануть, может и сам обмануться. Они такие же рабы божьи, как мы…
Теперь его уже слушали иначе, и никто больше не смеялся.
— Дорогой мой, родной мой народ! — говорил старый, как ворон, Алмамбет. — Что может быть хорошего в гибели? Вы толкуете об орде, а кому от нее было тепло? Если русские такие же люди, как мы, то и на них действует доброе слово, их радует доброе угощение. Так не лучше ли нам встретить их дружески?
Тихо стало после этих его слов.
— О дорогой мой народ, если это возможно, если это от тебя зависит, попробуй мирно договориться с русскими. Набраться у них ума, а может, и удачи. Объединятся тогда наши судьбы, станем братьями, как дети одного отца.
— Господь милостивый! Послушайте только, какой совет дает нам "сам себе бий"! — не выдержал кто-то из старейшин.
Абиль-бий, весь белый от гнева, сорвался с места.
— Бий народа я! А тебе чего не хватает сам себе бий?
Но сход уже зашумел сотнями голосов.
— Хорошо он сказал! Умно!
— Почему нам не встретить их так? Русские такие же люди, как мы!
— С твоей ордой только смерть найдешь, будь ты проклят! Присоединимся к русским! Станем братьями!
— Слыхали? А что получили люди, которые вышли их встречать, вы знаете или нет?! — визгливо выкрикнул Абиль-бий.
Он не в силах был удержать дрожь, которая сотрясала его. Стиснул зубы, но борода так и прыгала.
Алмамбет отвечал невозмутимо:
— Слыхали, знаем… Но ведь люди бывают разные — и плохие и хорошие. Наверное, и среди русских встречаются плохие.
— Правильно! — подхватил еще кто-то. — Не всякий удар глаз выбивает…
Абиль-бий вскричал:
— Замолчите! Опомнитесь! С ума вы все сошли! Безумный народ!
Его не слушали.
Абиль-бий сел. Он искал вокруг себя тех, на кого сейчас мог бы опереться, и никого не видел. Только что его слушали, раскрыв рты, а теперь и смотреть на него не хотят. Перед ним, как скала, неколебимый, стоит Бекназар. Перед ним шумит охваченный бурным волнением народ. И Абиль-бий смирил свой гнев, погасил рвавшийся наружу огонь и сидел, не шевелясь и не пытаясь больше говорить.
— Бекназар! — окликнул еще раз Алмамбет.
— Слушаю вас…
— Кто, кроме тебя, годится на это? Ты, мой сын, должен встретить русских.
Бекназар подошел к старику, взял обе его руки в свои, поцеловал их.
— Отец! Пусть выберут другого… Я уже простился с заботами этого мира…
— Сделай, как я говорю, сын мой, — сказал Алмамбет, который не слышал или не хотел слушать Бекназара. — Если русские выстрелят в тебя, ты падешь первым. Если примут они твои слова, ты станешь опорой своему народу. Нет для тебя другого пути, ведь тебя называют героем.
Бекназар умолк. Сердце его равнодушно и к другу и к врагу, разве не так? А народ, очутившись на распутье, на него возлагает ответственность за свою судьбу. Имя Бекназара у всех на устах.
— Не падай духом, батыр!
— Кто же, если не ты, Бекназар-аке?..
Бекназар вздохнул и распрямился. Он вдруг почувствовал, что путь избран, что цель ясна, что силы вернулись к нему.
— Народ мой! — заговорил он, глядя на всех зорким, как прежде, взглядом. — Я пойду, если ты велишь, и встречу нового брата… Но об одном прошу: вернитесь к своим повседневным заботам. Воины-джигиты, езжайте по домам. Земледельцы, работайте на полях, скотоводы, ходите за стадами и отарами, не беспокойтесь ни о чем.
— Согласны, Бекназар-батыр! Быть по-твоему! — отвечали ему нестройно, но дружно.
Так и принял сход совет столетнего Алмамбета.
Старика понесли на носилках внуки. За носилками валом повалил народ. Кулкиши подвел Бекназару его коня. Привычный к шуму и боевым схваткам скакун, едва хозяин сел в седло, закусил удила и рванулся вперед. Таяла, растекалась толпа. Кто как прибыл, так и возвращался: один пешком, другой на коне, третий на верблюде…
Абиль-бий все сидел на холме, один как сыч. Никто не позвал его с собой, и он никого не остановил, не задержал, Медно-желтое лицо его по-обезьяньи сморщилось.