У Кулкиши загорелись глаза.
— Эта вещь не из достояния твоего дяди, — продолжала Каракаш-аим. — Это я сделала своими руками, как умела, прими подарок. Как он ни плох, но дарю от чистого сердца.
Таков обычай, и Бекназар не мог отказаться. Ничуть не обрадованный подарком, он наклонил, однако, голову в знак благодарности. А Кулкиши так и зашелся:
— Ого-о! "Как ни плох", ну и скажешь тоже! Золотые у тебя руки, джене!
На Абиль-бия вдруг словно сонная болезнь напала, таким вялым и безразличным сделалось его лицо. Он долго молчал, потом послал жену сказать джигитам, чтобы привели гостям коней. Но едва она вышла, Абиль вскочил, как встрепанный. Вялости его как не бывало.
— Теперь дети мои… — он достал откуда-то небольшой чанач для кумыса. — Я чуть не забыл… У меня скверная привычка, пью кумыс только собственной закваски. Может, и плохой, но он утоляет мою жажду.
Он взболтал кумыс, налил в резную чашку и протянул Бекназару. Тот принял молча. Абиль налил и Кулкиши.
— Пейте, дети мои…
Бекназар глотнул раз, но тотчас остановился и, подняв голову, глянул Абилю в глаза. Тот не отвернулся, только побледнел. Кулкиши как раз подносил свою чашку ко рту. Бекназар ударил по ней, чашка упала, кумыс вылился. Кулкиши застыл в изумлении. В это время в юрту вошел джигит с известием, что кони поданы. Он заметил происшедшее и в нерешительности остановился у порога.
Бекназар бросил Абилю в лицо свою чашку и молча вышел из юрты. Кулкиши за ним. Абиль не издал ни звука. Кумыс стекал по его лицу, капал на платье, а он сидел, стиснув зубы, и молчал. Джигит рванулся вслед за ушедшими.
— Назад, — коротко остановил его Абиль.
Вбежала Каракаш-аим.
— Что произошло?
Абиль не отвечал.
Бекназар сразу пустил коня в галоп. Кулкиши еле поспевал за ним. Что случилось? Кулкиши не мог сообразить, почему так изменил свое обращение с Абилем Бекназар, и обвинял его. Когда они достигли того места на дороге, откуда открывался вид на бегущую внизу, сверкающую на солнце реку, на всю зеленую мирную долину, Бекназар натянул повод и вдруг пошатнулся в седле. Подоспевший Кулкиши поддержал его. Бекназар был бледен, иссиня бледен, и, видимо, испытывал сильную боль.
— Что с тобой, родимый, что? — суматошно спрашивал Кулкиши. Бекназар в ответ только головой покачал. Горячее дыхание с трудом вырывалось изо рта.
Кулкиши начал ругать Абиль-бия, Бекназар жестом остановил его и склонился на гриву коня. Его вырвало кровью раз, потом другой… Кулкиши потерял соображение от страха и горя, и только и мог сделать, что снял с себя поясной платок и вытирал им рот и грудь Бекназара, рыдая при этом в голос.
Бекназар припал к луке седла, потом снова выпрямился.
— Кулаке, — кусая губы от боли, еле выговорил он.
— Что, родной? Что я могу сделать для тебя, мой барс? — поспешно откликнулся Кулкиши.
— Я тебя об одном прошу, Кулаке, а ты выполни мою последнюю просьбу… Последнюю, Кулаке…
Кулкиши лепетал что-то невразумительное.
— Чему быть, того не миновать, ты не мальчик, Кулаке, сам понимаешь… я выпил яд… Я прошу тебя, никому не говори об этом, Кулаке. Хватит нам кровопролития. Умирали люди до меня, будут умирать и после. Жалею об одном, что не выполнил я свой долг перед народом, не встретил русских. Но вы не пугайтесь, вы встречайте их сами, Кулаке…
Кулкиши захлебнулся слезами и не мог отвечать. Бекназар скрипнул зубами, закрыл глаза и упал на гриву коня…
"Что же там? Почему ничего не слышно? Умер? Или нет? Ни плача, ни крика…" Абиль-бий места себе не находил. Скрипнет чуть громче дверь, залает где-то собака — он тотчас поднимал голову, прислушивался в страхе. Все удивлялись, глядя на него, особенно Каракаш-аим. Он никогда таким не был. Не терял самообладания. Не метался точно в горячке. За один день высох весь, как вяленая рыба. И ни с кем не разговаривал.
Каракаш-аим осторожно подошла к нему, присела рядом. Она не знала, с чего начать разговор.
— Датха, не позвать ли лекаря? — решилась наконец она спросить.
Абиль не ответил. Он все слушал, не раздастся ли плач либо крик, и ни о чем другом думать был не в состоянии.
Но вот у самых дверей простучали копыта коня. Потом кто-то спрыгнул с седла на землю. Абиль вскочил, накинутая на плечи шуба упала. Каракаш-аим поспешила к двери. Возле юрты стоял траурный гонец. Она впустила его.
— Бий, батыр умер… — сказал гонец.
Каракаш-аим вскрикнула. Абиль шевельнул губами, но не сразу смог выговорить то, о чем неотступно думал все время с той минуты, как Бекназар покинул его юрту:
— Что он сказал? Какое оставил завещание?