— Алымкул… знаменитый аскербаши… Да, да, он самый… Явился, значит, на переднюю линию…
Алымкул приказал отборным частям сипаев немного отступить. Сам он в сопровождении нескольких телохранителей остался на пути у ведущих наступление частей генерала Черняева. Пули взрывали землю совсем рядом. Светло-серый аргамак, тихо всхрапывая и насторожив уши, прислушивался к незнакомым звукам, беспокойно грыз удила и переступал ногами. Аскербаши горячил скакуна, подхлестывая его собранными в левую руку поводьями. Зажатая в правой руке сабля со свистом рассекала воздух; Алымкул несколько раз выкрикнул боевой клич, желая привлечь к себе внимание врага. Он приказал палить из пушек безостановочно — пусть Черняев думает, что аскербаши предлагает ему открытый бой. Нечего было надеяться, конечно, что «китайки» нанесут противнику сколько-нибудь серьезный урон, — они по сравнению с артиллерией русских все равно что игрушечные. Ядра далеко не долетали до цели и, падая, катились потом по пыльной земле, но сарбазы заряжали снова и снова и палили, как бешеные, из подпрыгивающих пушчонок. Аскербаши все еще гарцевал на холме. Вдруг конь одного из телохранителей громко заржал, резко взвился на дыбы и тут же упал замертво, придавив седока. Страх отразился на лицах у всех, кто окружал главнокомандующего, но сам он и бровью не повел и, словно ища смерти, оставался на виду у неприятеля… Генерал Черняев видел все это. Аскербаши казался ему легкомысленным — так впору вести себя молодому джигиту с горячей, неразумной головой… Генерал опустил подзорную трубу и улыбнулся.
— На Востоке еще не боятся подставлять под пули незащищенную грудь. А пуля и героя не пощадит! Этак наш аскербаши скоро угодит на тот свет.
— Насколько мне известно, он выходец из маленького кочевого племени басыз, — напомнил генералу стоявший подле него ориенталист в военном мундире. — Он, так сказать, вождь и вдохновитель самой беспокойной и воинственной части кокандцев. Этот невзрачный старичок сумел благодаря своей хитрости и уму объединить и снова сделать боеспособными истощенные междоусобными распрями разрозненные роды и племена. В меру своих возможностей, конечно.
Генерал к этим словам отнесся неодобрительно. Все еще вглядываясь в даль, он сказал негромко, будто самому себе:
— Поздно спохватился. Пусть трепыхается, сколько хочет, да подставляет грудь под пули — его дело проиграно…
— Это ясно.
Генерал не спеша пожевал губами, сплюнул на землю, вытер рот белоснежным платком и, расправив привычным жестом усы, отдал приказ ударить из орудия по холму, на котором находился Алымкул со свитой.
— Та-ак, посмотрим, что ты за герой…
И генерал снова поднес к глазам подзорную трубу. Ему интересно и весело было увидеть, какой переполох начнется там, на холме, когда, вздымая серую пыль, грянется оземь тяжелое ядро из могучей пушки, когда шарахнется светло-серый аргамак, прочь унося своего безрассудно смелого хозяина. Но аргамака на холме не было! Генерал посмотрел еще, козырьком наставив ладонь над глазами. Редкие кусты верблюжьей колючки… труп лошади… и больше ничего. В ту же минуту слева и справа появились, хлынули конные неприятельские лавы.
— Обмануть решил, ах, старая лиса! Окружить хочет! — вскрикнул Черняев. — Отойти назад! Быстро!
Связной с приказом генерала поскакал во весь опор к стрелковой роте на передовую. Генерал побледнел, его все больше охватывал веселый азарт.
— Живей! Держать оборону со всех сторон, прикрываясь орудийным огнем. Ха, я же говорил, что они привыкли лезть прямо под пули! Ладно, пускай лезут, если полосатые халаты пулей не пробьешь! — возбужденно приговаривал генерал, блестя глазами. Он внимательно наблюдал за быстрым перемещением передовых отрядов неприятеля, и эта быстрота начинала его беспокоить. Что, если конница прорвется сквозь артиллерийский заслон?