— Благословенно твое оружие! Да поразит оно насмерть твоих врагов! Да охранит пределы нашей земли! Затупит вражеские мечи!
В рев карнаев и грохот барабанов ворвались ружейные выстрелы. Залп… Еще залп…
— Чье настало время? Время Шералы-хана!
Бии и почетные старики во главе с Юсупом и Мусулманкулом ухватились со всех сторон за края окровавленного войлока и подняли его. Шералы потерял равновесие, покачнулся, но удержался на ногах, опершись о плечо Юсупа. Так он и стоял, как бы согнувшись в поклоне, возбужденный и счастливый. Щеки его пылали, он не знал, нужно ли сказать хоть слово, нужно ли кого-то благодарить, он вообще с трудом воспринимал происходящее, словно был это сон.
Чье настало время? Время Шералы-хана!
Музыка и крики не умолкали до тех пор, пока Шералы не пронесли через все войско.
— Чье же, чье настало время…
Но вот торжество закончилось. Юсуп вернулся в шатер. И здесь его будто подменили. Прикусив конец рыжеватого уса, сел он на почетное место, подогнув ноги и тяжело опершись кулаком правой руки о колено. Шералы присел рядом. Все так же радостно улыбаясь, он спросил:
— Что теперь делать будем?
Юсуп как будто и не слыхал; сдвинув брови, думал он о чем-то своем. Вошел Кедейбай с бурдюком кумыса. Юсуп облизнул пересохшие губы:
— Налей-ка…
Кедейбай налил кумыс в деревянную резную чашу; Юсуп протянул чашу Шералы.
Тот вернул чашу Юсупу.
— Выпейте сначала вы.
Юсуп осушил чашу залпом и сразу помягчел. Приказал созвать биев, почетных стариков и тех из молодых, кто уже был на виду. Собрались быстро, расселись, ожидая, что скажет Юсуп-бий. Он обвел всех хмурым взглядом.
— Не хватило сил остановить одну старуху? — бросил резко. — Из какой могилы она выскочила? Опозорились с жертвоприношением! Э-эх! Разве так надо хана подымать?
Мусулманкул вздернул брови.
— Надо было предупредить заранее, мы бы позаботились…
Пышнобородый аксакал, что сидел напротив Мусулманкула, скривил губы:
— Нечего было на старуху внимания обращать, Юсуп остановил его:
— Погоди! Сейчас не то время, когда всего можно добиться одной храбростью, не обращая внимания ни на каких старух. Не надо было допускать ее до себя, вот в чем дело-то! А если уж она пробралась… Не зря говорят, кто увидит солнце — не замерзнет, кто увидит хана — не умрет позорной смертью. Если бедный человек просит тебя о защите, а ты ему откажешь, — худая слава пойдет о тебе в народе. А худая слава сильнее обнаженного меча, она лишит тебя счастья и в настоящем, и в будущем. Да вы и сами это знаете… С чистым сердцем и добрыми намерениями выбирали мы нынче хана. Мы готовимся к ратному делу…
Никто не возражал Юсупу, все согласно кивали головами, но только один среди них чувствовал себя на высоте положения — достойный сын Караш-бия Абиль. В соответствии со своим возрастом сидел он у самого порога, но лицо его было радостно, с нетерпением ждал он, когда Юсуп заметит его.
— Абиль, — сказал наконец Юсуп ласковым, мягким голосом.
Абиль-бий весь подался к нему.
— Что прикажете, бек-ага?
Юсуп пристально глядел на совсем молодого мирзу, у которого едва пробивались усы.
— Сколько у тебя джигитов, младший брат мой?
— Было сто, осталось девяносто девять, бек-ага, Юсуп кивнул.
— Спасибо, братец! Ты поступил мудро. Спасибо, большое тебе спасибо, братец, за сотого джигита.
— Для вас, бек-ага, я и собственной головы не пожалею.
— Я в долгу не останусь, братец. Ты заслужил честь быть в нашем походе знаменосцем. Иди впереди войска. Слышишь?
— Слушаюсь, бек-ага!
После этого Юсуп отдал первый приказ именем нового хана:
— Отцы народа, у нас теперь есть хан, есть наш общий глава. Пора выступать! Битва промедления не терпит. По коням! Выступаем сегодня в ночь. По ночам будем двигаться дальше, на рассвете останавливаться и весь день отдыхать. Лишнего шума, суеты чтобы не было! Следуйте за знаменем бесшумно, как змея ползет. Слышали? Таков приказ восседающего перед вами Шералы-хана.
А Шералы-хан тем временем ловил каждое слово Юсупа…
Наутро в просторной приречной долине никого не осталось; там и сям темнели на примятой траве кучки конского помета да жужжали над ними большие синие мухи. Неприметным холмиком не просохшей еще земли виднелась одинокая могила…
Усадив хворого внука на комолого рыжего вола, плелась сама пешком по степи старуха в черном платье, То и дело раздвигала она руками густую траву, вглядывалась, искала чего-то.