Творческая интеллигенция
В сравнительно небольшом кабинете Семена Ивановича было полно народа: и признанные (по крайней мере, сами собой) литераторы, и те, кто еще только судорожно искал этого самого признания. Атмосфера была самой что ни на есть демократичной: кто‑то курил, стряхивая пепел прямо на ковер, который, казалось, именно из этого пепла и был изготовлен; кто‑то распивал водочку, имея закуску, из расчета одно яблоко — китайка на бутылку, кто‑то спорил, кто‑то декламировал стихи. Наверное, никто кроме Семена Ивановича не выдержал бы присутствие стольких людей, да еще таких неспокойных на пространстве двадцати квадратных метров, а он не только преспокойно терпел, но, казалось, даже и не замечал ничего вокруг, усердно сочиняя письмо губернатору — Сергею Ильичу Кротову.
Написав, Семен Иванович постучал ложкой по стакану, из которого пил сладкий чай, которым имел обыкновение запивать водку. Стук означал, что требуется тишина. Все замолчали. Оглядев собравшихся, предводитель писательства огласил текст своего письма: «Многолюбезнейший Сергей Ильич! Вы как луч света в темном царстве порока и бездуховности, в котором нет места пониманию искренних и глубочайших порывов души человеческой. Лишь на Вас мы упование наше возлагаем. Вот уже многие годы организация наша, включающая в себя лучших творческих людей города этого, издает сборник объединенный, выпуск коего чистейшие движения душ творцов пространства словесного до широких масс народных доводит. Однако, мир этот многоскорбный, все лучшее, что есть в жизни человеческой губящий, и здесь наше делание доброе погубить пытается. И мелочь ведь какая: каких‑то ста тысяч рублей не хватает нам на издание благого сборника сего! — тут Семен Иванович прервался и хитро подмигнул собравшимся: — На самом деле восьмидесяти, но нужно же еще двадцатку на пропой накинуть! — и продолжил читать: — Не откажите, милостивый благодетель наш Сергей Ильич, в маленькой просьбе сей, Вам как меценату и человеку душу широчайшей вполне понятной».
Все зааплодировали, а поэтесса Фофанова, экстравагантная дама лет шестидесяти, давно и безнадежно влюбленная в губернатора, вдруг вскочила на стол, опрокинув при этом стакан с недопитым чаем прямо на документы, и продекламировала:
После этого она умоляюще посмотрела на Семена Ивановича:
— Семик, можно я к нему схожу! Он мне ни за что не откажет!
— Таки не только откажет, но и всю организацию нашу прикроет! — премерзким голосом отозвался откуда‑то из угла литератор Ехиднов.
— Успокойся, Зоя, — строго сказал предводитель литераторов, — не нужно этого делать! И так нам из‑за тебя попадало уже не раз!
— О, как тяжки муки любви! — вздохнула Зоя Фофанова. Но тут же оживилась: — Но ничего! Я напишу роман! Мне нужно только для начала съездить в то село Карачаево, где шестьдесят два года назад родился мальчик — совсем обычный тогда, ничто не предвещало, что ему суждено стать губернатором. Но в этом селе все и началось — история любви, которая больше жизни, важнее всего на свете. Ведь всего через два года в небольшом городке Большескотининске родилась девочка, судьба которой подарила ей тяжкое испытание — быть великой поэтессой. Видимо, фея, которая поцеловала ее при рождении, была не так уж добра! — Зоя всхлипнула и продолжила: — Но прошло время, и они встретились!
— Ни в коем случае не нужно писать такой роман! — единодушно закричали все присутствующие, которым от одной тирады и то тошно стало, а Семен Иванович, чтобы подтвердить, что это уже не шутки, согнал, наконец, Фофанову со стола, после чего та горько заплакала и сказала: «Поэта каждый может обидеть!»
После чего все опять начали разговаривать кто с кем.
— Александр Николаевич, — обратилась одна поэтесса к профессору университета, в свободное время также баловавшегося литературными пробами, — объясните мне попроще, что такое диалектика?
— Попроще… — задумался тот. — Ну вот смотрите: у меня есть любимая кошка. У нее необычный цвет шерсти. Я считаю, что это цвет серого золота, а моя жена считает, что поноса. Кто из нас прав? Она мыслит субъективно, потому что я не раз ей говорил, что эта кошка намного умнее и красивее ее; я мыслю субъективно, потому что эту кошку люблю. Вот как‑то так…