— Я не знаю.
— Конечно, знаешь. — Он двигает мою руку еще немного, пока мои пальцы не касаются верха первого пакета. — Мне никогда не нравилось обезжиренное молоко. На вкус оно почти как вода. А тебе?
— Мне тоже не нравится обезжиренное, — бурчу я, не подумав.
— Вот. Не так уж и сложно. — Он переводит мою руку на другой вариант молока. — Мы выберем это. Можешь приготовить для меня овсяные хлопья.
Он убирает свою руку, и я стою с вытянутой рукой над молоком. Я хватаю его и достаю с полки.
— В прошлый раз, когда мы их ели, ты сказал, что на вкус они как картон.
— Я готов попробовать еще раз.
Я поворачиваюсь к нему и наслаждаюсь тем, что вижу его четко в своих новых очках, нет необходимости щуриться. Возможность разглядеть каждую черточку Пашиного лица превосходит удовольствие от того, что я могу рассмотреть все вокруг в мельчайших подробностях.
На лоб ему упало несколько прядей мокрых волос. Я смахиваю их, но они продолжают падать на глаза.
— Тебе надо подстричься, — говорю я, делая очередную попытку.
Паша качает головой из стороны в сторону, затем выдвигает ящик слева от себя. Не сводя с меня глаз, роется в ящике и достает ножницы, кладет их на стол. Огромные, с белыми пластиковыми ручками. Я использую их для вскрытия упаковок макарон и других вещей.
— Это ножницы для бумаги, — говорю я, уставившись на них.
— Я знаю.
Он хочет, чтобы я подстригла ему волосы. Я перевожу взгляд на его поразительные серые глаза.
— Я никогда никого не стригла, Паша. А вдруг я все испорчу? У тебя нет парикмахера, который мог бы тебя постричь?
— Есть. Но я бы хотел, чтобы это сделала ты, — произносит он и проводит тыльной стороной ладони по моей щеке. — Ты подстрижешь?
Сердце учащенно забилось. Я ставлю молоко на стол и беру ножницы. Паша поворачивается и выходит из кухни. Две минуты спустя он возвращается со стулом в одной руке и моей розовой расческой в другой. Ставит стул посреди кухни и садится спиной ко мне.
Я подхожу к нему на трясущихся ногах, а сердце ускоряется в два раза. Когда оказываюсь у него за спиной, он поднимает руку и протягивает мне расческу. Я прикусываю нижнюю губу, беру расческу и начинаю проводить ею по его темно-русым прядям. Волосы у него не очень длинные, нужно только слегка подстричь на макушке. Однако вместо того, чтобы приступить к стрижке, я продолжаю расчесывать его волосы. Паша не шевелится, но слышу его громкий вдох, когда другой рукой провожу пальцами по прядям. Я приподнимаю несколько длинных волос, отрезаю полдюйма и продолжаю водить пальцами по прядям.
— Мне нужно уйти на несколько часов, — говорит он отрывистым голосом и слегка откидывает голову назад, ближе к моему прикосновению. — На похороны Юрия.
— Хорошо. — Я киваю и снова отрезаю прядь.
— Мне нужно будет надеть костюм. Я переоденусь в другой комнате. Ты можешь остаться в спальне, пока я не уйду.
Я слегка наклоняю голову и вдыхаю его запах, прежде чем переместить руку к следующему участку волос.
— Вы были близки? Ты и твой друг?
Он не сразу отвечает. Когда смотрю на его лицо, вижу, что его глаза закрыты, а губы сжаты в тонкую линию.
— В каком-то смысле, — выдает он наконец.
Я заканчиваю со стрижкой и кладу ножницы и расческу на стойку. Паша по-прежнему сидит с закрытыми глазами. Наклонившись вперед, я упираюсь подбородком в его плечо и касаюсь щекой его щеки.
— Мне очень жаль, что ты потерял друга.
Он проводит рукой по моей щеке.
— Все когда-нибудь уходят, Мишка. Так или иначе, — говорит он, поглаживая большим пальцем мою щеку. — Это вопрос времени.
Затем Паша встает и уходит из кухни, унося с собой стул. В его голосе прозвучала очень странная интонация, когда он произносил последнюю фразу. Как будто он имел в виду не только своего погибшего друга.
Глава 12
Павел
Я ненавижу похороны.
Наверное, как и каждый, но меня они беспокоят на каком-то глубинном уровне. Выражения лиц людей. Печаль. Плач.
Когда начинают опускать гроб с Юрием, и его сестра падает на колени в грязь, я больше не могу этого выносить. Разворачиваюсь и иду в сторону парковки, а за спиной раздаются плач и крики боли. Даже когда еду домой, я все еще слышу их в голове. А то, что у нас до сих пор нет четких доказательств того, кто стоит за этим нападением, еще больше усложняет ситуацию.
Потянувшись к звонку, чтобы Ася открыла дверь квартиры, понимаю, что все еще в костюме. Правда, поверх него накинуто черное пальто, но оно все равно может встревожить Асю. Я планировал взять с собой сменную одежду, но забыл. Если бы несколько месяцев назад мне кто-нибудь сказал, что я буду переживать из-за того, что у меня нет под рукой джинсов и футболки, я бы рассмеялся им в лицо. С появлением Аси моя нелюбовь к джинсам как-то отодвинулась и исчезла. Все потому, что носить повседневную одежду вместо костюмов ей помогает, поэтому меня больше не беспокоит мысль о рваных «Левис».
Я отдергиваю руку, снимаю пальто и расстегиваю пиджак. Только когда пиджак, жилет и рубашка сняты, я снова тянусь к звонку. Спустя долю секунды меня осеняет мысль, что надо было просто воспользоваться ключом. Поздно.
Ася отпирает дверь. У нее округляются глаза, когда видит меня полураздетым, и ее взгляд останавливается на руке, держащей скомканную одежду. Медленно она берет меня за другую руку и заводит внутрь.
— Ты же замерзнешь насмерть, — бормочет она, направляясь в гостиную, а я следую за ней.
Когда мы доходим до дивана, она легонько подталкивает меня, чтобы я сел, и исчезает из виду. Я бросаю одежду на другой конец дивана и бесцельно смотрю на пустой экран телевизора. В голове все еще не выходит образ сестры Юрия, стоящей на коленях в грязи.
Из оцепенения меня выводит легкое прикосновение к плечу — передо мной стоит Ася. В руках у нее футболка и серая толстовка. Я не бросаю свою одежду где попало. Она должна была пойти в гардеробную, чтобы взять их для меня. Где висят мои костюмы. Я беру у нее футболку и надеваю. Как только накинул толстовку, Ася забирается ко мне на колени и обхватывает руками мою шею.
— Всё прошло плохо? — спрашивает она возле моего уха.
Я кладу руку ей на затылок, запуская пальцы в волосы, и вдыхаю.
— Да.
— Вы узнали что-нибудь еще о том, кто напал?
— Нет. Перед смертью Юрий сказал, что это были албанцы, но другой информации у нас нет. Парень, который поставлял наркотики, мертв. Без других зацепок мы не можем установить никаких связей.
Она крепче прижимает меня к себе. Я чувствую, как поднимается ее грудь, когда она делает глубокий вдох, затем начинает шептать.
АСЯ
— Парень, который меня похитил, не был албанцем. Во всяком случае, мне так не показалось, — дрожащим голосом шепчу я.
— Mishka, не надо. — Паша проводит ладонью по моей щеке. — Не надо об этом говорить, если не хочешь.
— Я была в баре с сестрой, — продолжаю. — Мы воспользовались поддельными документами, чтобы войти. Мы хотели просто потанцевать. К нам подошел парень. Он был красивым. Харизматичным. Рассмешил нас обоих. У него не было акцента, иначе я бы запомнила. Сиенна решила пойти домой пораньше, поскольку утром у нее был пилатес. Я осталась.
— А телохранителей с вами не было?
— Нет. Мы незаметно вышли из дома и поехали в бар на такси. Артуро всегда бесился, когда мы так делали.
Он проводит пальцем по моему подбородку.
— А мне он показался забавным. Этот парень, — говорю я. — Он сказал, что его зовут Роберт. Мы проболтали час, а когда я стала собираться домой, он предложил проводить меня на улицу, чтобы поймать такси. Мне показалось это очень милым.
Мне хочется рассмеяться от того, как глупо я себя вела.
— Он что-то прижал к моему лицу. Какую-то мокрую тряпку с резким запахом. Я пыталась вырваться, бороться с ним. Он был больше меня. Сильнее. Вскоре я потеряла сознание.
Мой голос дрожит. Я закрываю глаза, заставляя себя продолжать.
— Когда очнулась, вокруг царила тьма, ни единого проблеска света. Я лежала на холодной земле, а он стоял надо мной на коленях и рвал на мне платье. Я кричала и пыталась бороться с ним, но разум все еще был затуманен. Потом почувствовала... его... между ног. — Я крепко обнимаю Пашу за шею и зарываюсь в нее лицом. Он сидит так неподвижно, только грудь поднимается и опускается от учащенного, неглубокого дыхания. — Больно. Было так больно. Это был мой первый раз.
Паша обнимает меня крепче. Меня тошнит, когда рассказываю об этом, но теперь, когда начала, то не могу остановиться. Словно жаждала выговориться.
— Я оцепенела. Не могла пошевелить ни руками, ни ногами, меня словно внезапно парализовало.
Ощущение полной беспомощности, ужас, который я испытала в тот момент… Думаю, что никогда не смогу забыть.
— После... Мне удалось вырваться от него и побежать в сторону улицы. Я бежала изо всех сил. Но он все равно меня поймал. А потом накачал меня наркотиками. Я проснулась одна в незнакомой комнате. Мне было так страшно.
Меня крепко обнимают, и я чувствую, как Паша ласково поглаживает мою спину, совсем как в ту первую ночь.
— Там была женщина. Долли. Это она давала мне и другим девочкам таблетки. И продолжала приносить их дважды в день. Она же наставляла девочек и назначала встречи с... клиентами. — Я наклоняю голову так, что мои губы оказываются совсем рядом с ухом Паши, и шепчу: — Я не сопротивлялась. Я позволила им накачать меня наркотиками и делать со мной все, что они хотели. Какой нужно быть жалкой отвратительной личностью, чтобы позволить это?
Паша поднимает руку к моему затылку и наклоняет мою голову так, что наши глаза встречаются.
— Молодая, невинная девушка, которая подверглась такому жестокому насилию, что ее разум отключился в попытке ее защитить. Но ты боролась. Сбежала. Выжила. Тебя никто не спас. Ты сделала это сама.
— От этого я не чувствую себя менее отвратительно.
— Не говори так, детка. — Он целует меня в лоб. — Я найду тех, кто причинил тебе боль. И они будут кричать о пощаде, когда я сломаю их, как они пытались сломать тебя. Их смерть не будет быстрой.
Я впитываю его слова. Хочу ли я их смерти? Я представляю себе Роберта, молящего о жизни. Желчь подступает к горлу. Но разве я не молила об этом? А как же другие девушки? Теперь, когда представляю крики Роберта о пощаде, на моих губах появляется улыбка.
— Можно мне посмотреть? — нерешительно спрашиваю я, одновременно страшась и жаждая этой идеи.
— От начало и до конца, mishka.
Я прижимаюсь к Пашиной груди и обхватываю его руками. Меня снедает неуверенность и настороженность.
— Мне страшно, — шепчу я. — Страшно, что все повторится. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь выйти на улицу и пройтись по ней одна, не вздрагивая каждый раз, когда кто-то проходит рядом.
— Сможешь. — Он снова гладит меня по волосам. — Я тебе это обещаю.