Я мгновенно теряю контроль над собой. И погружаюсь в нее до самого основания. Ее тело начинает подрагивать.
— Еще, — задыхается она.
Я выхожу из нее и тут же снова оказываюсь внутри нее, упираясь в ее жар.
— Быстрее!
Хватая ее за горло, вхожу в нее — быстро и сильно, и вид ее раскрасневшегося лица навсегда запечатлевается в моей памяти. Кровать скрипит под нами. Я цепляю пальцами ее колено, приподнимаю ее ногу и раздвигаю ее колени шире, чтобы войти в нее еще глубже. Ася сжимает мои руки, затем поднимается вверх и обхватывает мою шею, притягивая мою голову для поцелуя. Я впиваюсь в ее губы, как изголодавшийся мужчина, и беру все больше и больше, не прекращая свои толчки.
Ася издает жалобный стон. Я полностью выхожу и какое-то время просто смотрю на нее, после чего снова вхожу в нее. Ее лоно спазмирует вокруг члена, а ее горячее дыхание обдувает мое лицо. Она вскрикивает, когда кончает. Услышав звуки ее наслаждения и увидев, как она достигает кульминации подо мной, я со стоном кончаю следом за ней.
Я снова в комнате с красными шторами. В воздухе витает тяжелый запах мужского одеколона. Руки привязаны к изголовью кровати, а надо мной нависает огромный мужчина. Капельки вонючего пота падают с его лба на мою грудь. Боль разливается по всему телу, когда он снова и снова входит в меня. Я кричу.
— Тсс. Это всего лишь сон, — слышу глубокий голос Паши. — Ты в безопасности.
Ужас отступает и полностью исчезает, когда он притягивает меня ближе к себе, крепко обхватывая за талию. Мне уже не так часто снятся кошмары, но если снятся, то очень страшные.
— Ты в порядке? — спрашивает Паша и целует меня в плечо.
Я переворачиваюсь на бок и оказываюсь лицом к его голой, покрытой татуировками груди. Светильник на тумбочке неярко горит, отбрасывая мягкое желтое свечение на черно-красные фигуры. Я поглаживаю линию черепа, залитого кровью. Один из многих. Только на груди у него, наверное, не менее десяти различных черепов. Остальные татуировки изображают столь же жуткие сцены.
У большинства мужчин в «Коза Ностра» имеются татуировки. Даже у моего брата есть татуировка на всю руку. Но вряд ли знаю кого-то, у кого бы была татуирована вся грудь, как у Паши.
— Почему так много? — спрашиваю я.
— Каждый по-своему справляется с тем дерьмом, которое подбрасывает ему жизнь. Это мой способ.
— С каким дерьмом?
Паша смотрит на меня снизу вверх и проводит кончиком пальца по уголку моих губ.
— С тем, когда ты никому не нужен. С заниженной самооценкой. Одиночество, — отвечает он, потом отводит взгляд. — Унижение. Голод.
Я растерянно смотрю на него. Очевидно, что у него водятся деньги. Его часы стоят не меньше двадцати тысяч.
— Я не всегда так жил, — говорит он, угадав мои мысли. Он снова смотрит на меня сверху вниз и проводит пальцем по моей брови. — Меня оставили на пороге церкви, когда мне было три года. Самое раннее воспоминание — это женщина, которая подвела меня по ступенькам к большой коричневой двери и сказала, чтобы я оставался там. Затем она ушла. Возможно, это была моя мать, но я не уверен. Я не помню, как она выглядела. Я вообще ничего не помню до этих пяти каменных ступеней и коричневой двери.
Я провожу ладонью по его груди и рассматриваю рисунок на левой грудине. На нем изображена темная двустворчатая дверь. Густые черные лианы несколько раз обвивают ее, как бы удерживая на замке. Детали поражают воображение, изображение почти фотографического качества.
— Это ты сделал? — Я указываю на рисунок.
— Да. Как и большинство остальных. За исключением тех, что на спине и в других местах, куда я не мог дотянуться.
— Могу я на них посмотреть?
Он поворачивается ко мне спиной. Снова черепа. Змеи. Много красных. Пауки. Какие-то странные крылатые существа. Стиль похож на те, что на его груди и руках, но они выглядят не так хорошо, как те, что он сделал сам.
— Их сделал для меня приятель по тюрьме, — добавляет он и снова поворачивается ко мне лицом.
Я вскидываю голову и смотрю на него.
— Ты сидел в тюрьме?
— Пару раз.
— За что?
— Полиция часто устраивала облавы в клубах, где проходили подпольные бои. Обвинения были самые разные — от нарушения общественного порядка до нападения. За последнее я отсидел четыре месяца.
— Но ты такой уравновешенный. Ты даже футболки по цветам сортируешь.
Он улыбается мне.
— Я все сортирую по цветам, mishka.
Кончиком пальца я провожу по его лицу. Какой суровый мужчина. Да, внешность бывает обманчива, ведь за его грубой внешностью скрывается удивительно красивая душа. Как может человек, переживший подобное, иметь такое большое сердце? Неужели оно достаточно велико, чтобы вместить и меня? Я наклоняюсь вперед и его целую. В тот момент, когда наши губы соприкасаются, моя душа начинает петь.
Сколько себя помню, музыка ассоциировалась у меня с чувством радости. Всякий раз, когда мне было плохо или страшно, я играла на пианино, которое купил мне Артуро. Иногда играла часами, пока грусть или страх не сменялись радостью. Сейчас мне кажется, что мои отношения с музыкой изменились. Мне больше не нужно играть, чтобы почувствовать себя лучше. Мне достаточно просто быть рядом с ним, с моим Пашей, и мелодия меня наполняет.
— Сколько тебе было лет, когда ты начал драться? — спрашиваю я.
— Восемнадцать.
— И хорошо получалось?
Паша смеется мне в губы.
— Вначале нет. Первые несколько месяцев из меня всю душу выбивали.
— Но ты продолжал этим заниматься?
— Заработок был хороший. И по мере того, как я становился лучше, зарабатывал все большие суммы. Поэтому я тренировался каждый день и старался быть лучшим.
— Значит, дело было в деньгах?
— Поначалу да, — говорит он, проводя пальцем по моему подбородку, — но было что-то... первобытное, что поднималось во мне, когда слышал, как люди радуются и выкрикивают мое имя. В какой-то степени я стал от этого зависим. Меня это очень радовало. По крайней мере, какое-то время. Мне было двадцать три года, когда я вступил в Братву. Не могу поверить, что прошло уже больше десяти лет.
— Значит, ты перешел из бойцовского ринга в элитный клуб. Это большие перемены.
— Я начинал как солдат. Иногда выполнял поручения, но чаще всего меня посылали собирать долги. Я тогда даже оружия в руках не держал, поэтому Юрию пришлось учить меня стрелять, а потом давать более серьезные задания.
— Тебе нравится? Управлять ночным клубом?
— Вообще-то, двумя клубами. Большую часть времени я нахожусь в «Урале». Он побольше. Второй клуб, «Байкал», в основном используется для отмывания денег. Но да, мне нравится.
Я опускаю голову ему на грудь и глажу чернильную кожу его живота.
— Я никогда не была в клубе. Нью-йоркская семья не участвует в развлекательном бизнесе, поэтому Артуро разрешал нам с Сиенной ходить только в бары, принадлежащие кому-то из «Коза Ностры». Да и то редко.
— Почему?
— Он боялся, что с нами что-нибудь случится. Сиенна всегда причитала, какой он параноик. Наверное, он был прав.