— Ну, может, это и хорошо, Пол, — его голос звучит устало. — Это послужит тебе хорошим напоминанием того, что, хоть ты и выглядишь и двигаешься иначе, но всё ещё остаёшься тем же самым человеком.
Определённо нет. Даже близко. Худшими шрамами являются не те, что я могу увидеть в зеркале, и мне всего лишь хочется, чтобы старый ублюдок хотя бы попытался это понять.
— Я не проведу с ней следующие три месяца. Ни за что.
— Отлично. Я скажу Линди и Мику начинать собирать твои чемоданы.
Я закрываю глаза и в лёгком отчаянии резко прислоняюсь к спинке кресла.
— Клянусь Богом, что радушно приму любого, кого ты отправишь следующим. Кого угодно, но не её.
Он молчит, и на какую-то обнадёживающую долю секунды мне кажется, что он уступил. А потом он повторяет:
— Либо она, либо никто.
— Чёрт побери! — взрываюсь я.
— Мне пора — я уже опаздываю на встречу с Советом.
Ну, конечно. Человек, который питается, дышит и гадит своей работой.
Думай о Лили. Думай об Аманде. Сделай это ради Алекса.
— Отлично, — бормочу я, ненавидя самого себя за то, что похожу на капризного ребёнка, однако притворяюсь, что меня не трогают его махинации.
— Я позвоню тебе в воскресенье, — произносит он.
Я уже собираюсь вешать трубку, но его голос останавливает меня:
— Пол?
Я не отвечаю, но и не отсоединяюсь.
— Всё будет хорошо, сынок. Вот увидишь.
Дерьмо это всё собачье.
Но он пропадает прежде, чем я успеваю сказать ему, что уже очень давно разочаровался во всей этой ерунде, связанной с «хорошо».
Глава седьмая
Оливия
Я выбредаю из жуткой депрессивной пещеры Пола с высоко поднятой головой, но как только дверь закрывается, поворачиваю за угол и сползаю по стене, пытаясь собраться с мыслями.
Я сразу же жалею о нехарактерном мне всплеске… ну, честно говоря, я понятия не имею, что это был за всплеск. Хотелось бы думать, что я повела себя храбро и благородно — выполнила свои обязательства или типа того.
Но правда в том, что всё в Поле Лэнгдоне выводит меня из себя, поэтому я потеряла самообладание. А ведь я даже не знала, что у меня есть темперамент.
Я нахожу путь обратно на кухню и обнаруживаю Линди по локти в муке.
— Что ты готовишь? — интересуюсь я, прежде чем она успевает спросить о моей катастрофической встрече с Полом.
Она бросает на меня любопытный взгляд:
— А на что это похоже?
Я оглядываю бежевую кляксу, которую она плюхает по гранитной столешнице.
— Тесто для пиццы? — предполагаю я. Её движения напоминают мне о парнях за прилавком Гримальди (прим. ред.: одна из лучших пиццерий в Нью-Йорке).
Линди улыбается мне крошечной полуулыбкой.
— Я могу приготовить и её. Но изначально задумывался всего лишь старый добрый хлеб.
— Оу, — выдаю я, чувствуя себя тупицей. Ну, конечно же, это хлеб. Этот же самый хлеб в доме Миддлтонов объясняет остановку в местной пекарне или же на Итальянском рынке в районе Флэтайрон. Я несколько минут наблюдаю за тем, как Линди месит тесто, и, хотя её движения ритмичные и умиротворяющие, они не оказывают никакого эффекта на мой без устали работающий мозг.
— Не хочешь поговорить об этом? — интересуется она, не поднимая взгляда.
— Даже не знаю с чего начать.
— Он, как правило, производит впечатление на людей. Они приходят с готовностью посочувствовать, а уходят с желанием придушить его.
— Это многое объясняет, — произношу я, проводя пальцем по покрытой мукой столешнице.
— Но ты остаёшься? — вопрошает она.
Я крепко сжимаю губы, размышляя. Мне не хочется оставаться. Мне хочется во всё горло позвать Мика и умчаться обратно в Манхэттен, где люди покупают хлеб, где не царит такой долбаный покой, и где у искалеченных войной ветеранов нет сексуальных голубых глаз и хренового поведения.
Но потом я представляю самодовольную снисходительность Пола, пока он глазел на меня с этого истерзанного, некогда прекрасного лица. Он знал, что меня будут одолевать такие чувства. Чёрт, он убедился, что меня здесь ничего не удержит. Будто бы насквозь разглядел мой план ворваться сюда, словно праведный ангел-хранитель, с целью искупить свои собственные грехи, и сказал мне, что не собирается в этом участвовать.
Очевидно, искупить вину будет не так просто, как влить суп в рот измученной признательной души.
Линди выдаёт очередную свою полуулыбочку, которых у неё, кажется, неисчерпаемое множество. Эта улыбка будто говорит: «Жизнь — отстой, но она всегда стоит того, чтобы жить».