Я выхожу на улицу и притворяюсь, что бегу. Не физически, конечно. Моя нога даже отдалённо не способна выдержать такого рода фантазии. Но мысленно? Я бегу.
Это единственный случай, когда я использую трость. Отчасти потому, что никто не смотрит, но и потому, что трость даёт мне возможность идти дольше, дальше и быстрее. Всего милю или около того по тропе, вьющейся вокруг залива. Я ковыляю в предрассветной тишине и разрешаю себе притвориться всего на час, что бегу. Что я нормальный. И это моё время.
Конечно, с моим отшельничеством всё время принадлежит мне. Но это совсем другое. Я бы даже сказал «священное», если бы не звучало так абсурдно. Но, если не брать в расчёт рыбаков, — потому что это всё-таки Мэн, — я один. И эта уединённость отличается от остальной части моего дня, потому что она преднамеренная.
Это время дня — единственное время, когда я чувствую себя живым.
И я никогда даже подумать не мог, что это отнимут у меня самым изнурительным из возможных способов.
Оливия Миддлтон — тот самый человек, на которого у меня всю ночь стоял член, — бегунья. И даже хуже, она бежит по моей тропинке в моё время.
Бежит прямо на меня, и, несмотря на приличное расстояние, я точно знаю, что это она. Только о самом светлом хвостике и высоком стройном стане я был способен думать с момента того поцелуя.
Разворачиваться было бы бессмысленно. Она легко нагонит мой шаг, так что мне не остаётся ничего другого, кроме как ждать. И готовиться.
Я неспешно останавливаюсь. Довольно-таки плохо, что ей предстоит увидеть меня с тростью — будь я проклят, если дам ей лицезреть, как реально ковыляю.
У неё яркие розовые кроссовки, что смехотворно, учитывая, как отлично они сочетаются со спортивной розовой кофтой с длинными рукавами. Лента для волос тоже розовая. Что наводит на мысль, был ли на ней и вчера свитер розового цвета? Именно то, что мне нужно. Взрыв жевательной резинки в жизни.
Даже если её модный прикид не наводит на определённые мысли (настоящие бегуны не заботятся о том, чтобы их обувь соответствовала повязке), её вялый темп, порозовевшие щёчки и немного неправильная поступь проясняют, что она новичок в этом деле.
Мой мозг уже принялся сыпать указаниями. «Вдыхай через нос, выдыхай через рот. Слишком много движений руками. Вальгус тебе тоже твои девчачьи кроссовки компенсируют?» (Прим. ред.: вальгус — нарушение строения стопы: у взрослых это деформация кости большого пальца, у детей — искривление ног вовнутрь).
Сперва мне кажется, что она не видит меня. Ничего в её поступи или выражении лица не меняется, пока она сокращает дистанцию между нами. А потом она замечает меня. Оказывается прямо передо мной. И останавливается.
Мои пальцы сжимаются на рукояти трости, — чёрном питоне, которого я заказал через интернет больше потому, что это было до ужаса безвкусно — и я, не удержавшись, поворачиваю голову и являю ей профиль. Свою лучшую сторону.
Хотя, если мы застрянем вместе на два месяца, ей лучше привыкнуть к моему виду. Мне бы лучше привыкнуть к её виду.
Она вообще не опускает взгляд на трость и, за исключением краткого взгляда зелёных глаз на мои шрамы, действительно выглядит так, будто они её и не волнуют. С другой стороны, ещё темно, нас освещают самые первые блеклые лучики раннего солнца, поэтому вполне возможно, что она вовсе и не видит их уродства. Что напоминает мне о…
— Тебе не следует бегать одной в темноте, — ворчу я.
Она хмурится, почти незаметно, лишь с тоненькой морщинкой между тёмно-русых бровей.
— Почему же?
— Ты и по улицам Нью-Йорка бегаешь на рассвете?
— Откуда ты знаешь, что я из Нью-Йорка?
Я по-прежнему молчу, не желая объяснять, что большую часть прошлой ночи провёл, изучая ограниченную информацию об Оливии, которую переправил отец. Ничего познавательного. Уроженка Нью-Йорка. Жительница Манхэттена. Краткий курс по реанимации человека, никакого реального опыта ухода за кем бы то ни было. Ей исполнилось двадцать два года всего за несколько дней до приезда в Мэн.
Но файл не ответил на то, что я хотел знать. Например, наслаждалась ли она вчерашним поцелуем, или всего лишь притворялась. Любит ли она, когда парни держат её лицо или бёдра, когда целуют её. Есть ли у неё парень. И самое главное… какого хрена она делает в Мэне?
— Не бегай здесь одна, — говорю я. Не утруждаю себя объяснениями всех опасностей, которые поджидают женщину, в одиночестве бегающую в потёмках. Бар-Харбор достаточно безопасное место, хотя оно всё же не исключает какого-нибудь притаившегося в кустах больного ублюдка, в чьи намерения входит оборвать чужую жизнь.