Менее чем через десять минут мы узнаём, что он ошибался.
Уильямса отправляют домой в деревянном ящике.
Так поступают и с остальными.
Внезапно время ускоряется и тут же замедляется, а секундой позже я оказываюсь на земле, нависая над Алексом, пытающимся заговорить, однако вместо слов из его рта вырываются лишь брызги крови.
Слишком много крови. Моей. Его. Сплошной горький металлический хаос.
Я пытаюсь вникнуть в то, что он мне говорит. Пытаюсь понять его предсмертное желание, пытаюсь разобрать его последнее слово, но крови слишком много.
Крови всегда, чёрт возьми, слишком много».
Не впервые я просыпаюсь, весь покрытый пóтом.
Но это первый раз со времён тех первых дней в больнице, когда я просыпаюсь в чьём-то присутствии.
Медсестёр я особо не помню, но могу с уверенностью сказать, что ни одна из них не была похожа на Оливию Миддлтон, стоящую на коленках на моей кровати, одетую в одну крошечную футболку и розовые трусики-шортики. Что у неё за привязанность к розовому?
И тогда до меня доходит, что она здесь. В моей спальне.
До меня доходит, почему она здесь.
Сон. Я кричал, и она заявилась сюда, чтобы узнать причину.
— Убирайся, — произношу я, принимая сидячую позу и отодвигаясь на другую сторону кровати, прежде чем успеваю её коснуться. — Убирайся!
— Ты кричал, — говорит она спокойно, сползая с кровати и поворачиваясь ко мне лицом, ставя постель королевских размеров преградой между собой и моей потной гиперактивной личностью.
— Конечно, кричал. Это же чёртова война.
У меня уходит несколько секунд на то, чтобы переварить собственные слова, и я провожу руками по лицу, стараясь проснуться. Стараясь увидеть хоть что-нибудь, кроме смерти Алекса.
— Проваливай, — говорю я снова.
— Как часто это происходит?
Я игнорирую её и иду к буфету, где наполняю себе стакан из ближайшей бутылки.
— Тебе бы воды, — произносит она. — Ты весь вымок, а от алкоголя будет только хуже.
— Неужели? Воды? Вода всё исправит? — ехидно спрашиваю я. — Ты ни хрена не знаешь, Златовласка.
— Мило, — огрызается она. — Очень оригинально. И я не против ненормативной лексики в малых количествах, но ты начинаешь повторяться.
Я вливаю в себя виски, получая наслаждение от жжения. Выпиваю ещё, гадая о том, как много понадобится времени. Как много мне потребуется выпить, чтобы заглушить боль.
Прохладные тонкие пальцы оборачиваются вокруг моего запястья.
— Не надо.
Я дёргаю рукой и отталкиваю её. Не сильно, но достаточно, чтобы она слегка пошатнулась.
Крохотная добрая часть меня уже начинает тянуться к ней, чтобы поддержать её. Чтобы извиниться. Нет, чтобы вымолить прощение, ведь Пол Лэнгдон вовсе не из тех, кто грубо обращается с женщинами.
Но она слишком близко, и её присутствие так не к месту, что вместо того, чтобы извиниться, я отворачиваюсь от неё и опускаю руки на голову, стараясь дышать глубже, испытывая лишь одно желание — ускользнуть в небытие и никогда не возвращаться.
— Пол.
— Не надо, — огрызаюсь я. — То, что я хорошо подыграл и позволил тебе нести ерунду про своего детского домашнего питомца за мясом в горшочках, не значит, что ты можешь вваливаться сюда в своей крошечной пижаме, пытаясь вытереть мой влажный лоб и успокоить меня, хотя не имеешь ни малейшего понятия об этом дерьме.
— Тогда расскажи мне, — говорит она полностью спокойным, разумным голосом, чем выводит меня из себя лишь сильнее. — Или кому-нибудь другому.
Точно. Никогда раньше не слышал такого совета.
Но меня выводит из себя не сам совет, а то, что я впервые испытываю искушение. Впервые мне хочется положить голову на чьё-то плечо и позволить этому человеку гладить меня по голове и приговаривать, что всё будет хорошо. Мне хочется поделиться сидящими во мне монстрами.
И это ещё не самое худшее. Закрадывающийся страх от того, что я снова увидел смерть Алекса, возвращение к мучениям того дня и осознание другого: того, что на мне одни боксёры, а Оливия в чём-то чуть более прикрывающем, чем нижнее бельё.
Тем, кто находится рядом со мной после того, как мне приснился один их этих снов, грозит опасность. Но она, с её гладкой кожей и манящим запахом духов, вторгающаяся в моё личное пространство, когда моя кровь уже несётся по венам… я вне себя, возбуждён и готов кого-нибудь наказать: кого угодно, начиная с себя самого, — что ж…