Пол тяжело сглатывает.
— Я хочу сказать, какого хрена можно сделать, когда твой друг сидит с кровавым месивом вместо живота? Что тут можно сказать? Ты умираешь, чувак. Мы все уже не жильцы. И потом эти придурки схватили нас. Их было всего четверо. Мне стыдно признать, что я оказался недостаточно ловок, чтобы начать стрельбу, когда они настигли нас. В меня прилетело несколько пуль, но последнее, что я помню на той пустынной дороге, — это секундное ощущение, будто мне расшибли башку.
Я встаю на ноги, перемещаюсь ему за спину и прислоняюсь к ней щекой, обнимая руками за талию. Одна из его ладоней накрывает их, и он продолжает говорить, но теперь слова вылетают быстрее, будто мы приближаемся к концу истории.
— Когда я пришёл в себя, мы находились в тёмной комнате, пропахшей дерьмом и кровью. Я был связан, а рядом со мной…
Дыхание Пола становится рваным.
— Рядом со мной был Алекс. Они не связали его. Наверное, потому что к тому моменту он… осталось ждать недолго. Даже не знаю, как он так долго продержался.
Слёзы покатились по моим щекам от боли в его голосе.
— Знаешь, что самое дерьмовое, Оливия? Когда они пришли ко мне с тем ножом, думаю, они хотели только причинить мне боль. А после всего случившегося… всем казалось, что им было что-то нужно от меня. Информация или что-то такое. Но, по-моему, они просто хотели заявить о себе. Смеялись, когда самый мелкий, от дыхания которого несло чем-то сдохшим, подобрался к моему лицу и приставил к щеке зазубренное лезвие.
Я пальцами впиваюсь ему в живот, желая попросить его остановиться.
— Было больно. Это низко, если брать в расчёт, что я только что видел, как умирают мои друзья, но когда эти ушлёпки вырезáли те линии на моём лице, будто на куске мяса, мне было больно. Больше, чем от тройки пуль в голени и в плече.
У меня не получается сдержать рыдания, и он поворачивается ко мне лицом, сгребая меня в объятья, будто это мне нужно утешение, а не ему.
— Как… — мой голос надламывается, и я, облизнув губы, пробую ещё раз. — Как ты выбрался?
Он продолжительно выдыхает, ероша меня по волосам.
— Хотелось бы сказать, что это благодаря моему гениальному умению импровизировать, но я буквально был закован там, как животное на убой. Всё сделал Алекс.
Теперь голос срывается у Пола.
— Он был жив. Едва. Но всё же жив. Двое афганцев вышли зачем-то из комнаты, и остался только тот парень, который выбивал из меня дерьмо. Идиот был так занят, смеясь и восторгаясь своей работой, проделанной на моём лице, что даже отреагировать не успел, когда Алекс выхватил пушку у него из-под ремня и выстрелил ему промеж глаз. В комнату ту же набежали остальные, как пара клоунов. Алекс застрелил и их. Они не были профессионалами, Лив. Просто жалкими, заскучавшими шакалами, до чёртиков возмущёнными одним нашим присутствием. Мы нужны были им только для развлечения. Но это не значит, что они не были умнее или быстрее. Пистолету не важно, кто спустит курок, это доказывала пуля в животе Алекса, уничтожившая его изнутри.
В горле пересыхает, и я не в первый раз задумываюсь над тем, как ничтожны мои проблемы в сравнении с его. В сравнении с проблемами любого солдата.
Руки Пола движутся сверху вниз по моей спине, пока он продолжает рассказ.
— Все газеты называют произошедшее пыткой. Им нужно было как-то объяснить моё лицо и причину, из-за которой на той обочине погибли не все. Но всё сложилось не так плохо, как могло бы. Не для меня.
— Пол. Не принижай то, через что тебе пришлось пройти.
Он выдаёт грустную улыбку.
— Но я жив, Оливия. Неужели ты не понимаешь? Я жив, а они — нет.
— Что случилось… после? — спрашиваю я. Вряд ли мне хочется это знать, но я понимаю, что ему нужно выговориться.
Пол тяжело сглатывает.
— Алекс умер у меня на глазах. Он умер с пистолетом в руках, а я даже не мог к нему подойти. Я пытался, — на сей раз его голос ломается. — Тянул и тянул чёртовы верёвки, кричал его грёбаное имя, просил держаться, говорил, что помогу ему. Но я не помог. Он просто рухнул на землю, а изо рта у него потекла кровь. Только его взгляд был устремлён на меня.
Теперь я плачу в полную силу. Реальность оказалась гораздо хуже, чем я представляла, а представляла я многое.
Он продолжает:
— Знаешь, как в фильмах, там всегда видно секунду, когда жизнь уходит? Будто глаза у людей просто… меняются? Мне было непонятно. Алекс лежал, глядя на меня, а я даже не смог понять, когда он умер.
Я сильнее стискиваю его в объятьях, пусть и понимаю, что это не уймёт его боль.
— Они нашли нас на следующий день. Грёбаная кавалерия появилась слишком поздно. Наверное, мне стоит быть благодарным за то, что они меня нашли. В госпитале мне сказали, что какие-то дети дали им наводку на «окровавленных мёртвых белых парней», но, если честно, я ничего не помнил из спасательной миссии и не горел желанием задавать какие-либо вопросы.