— Пол, — продолжает Линди, приблизившись ко мне, сидящему на тумбе, и встав рядом с таким видом, будто хочет коснуться меня, но сдерживается. — Я знаю, сейчас… всё безрадостно. У меня складывается ощущение, словно вас все покидают. Но вы же понимаете, да?
Честно говоря, нет. Не понимаю. В смысле, я осознаю, почему людям не хочется находиться рядом со мной. Мне всегда было интересно, почему Линди и Мик торчали здесь, особенно раньше, в те дни, когда я вёл себя ужаснее всего.
Такое ощущение, будто Оливия каким-то образом своим колдовством «жестокости из милосердия» подала пример другим.
Кали тоже со мной не разговаривает.
Не думаю, что Оливия рассказала другим о случившемся. Она уехала через час после прощания со мной.
Но её бегство оставило ясное послание: если зверь хочет быть один, то пусть остаётся.
Пофиг. Со мной всё будет отлично. Линди права, у меня хорошо получается готовить яйца. Я могу обжарить говядину для тако или ещё что. Могу вскипятить воду для макарон.
Всегда есть еда навынос. Если моя нога выздоровела достаточно, чтобы бегать, то отлично справится и с педалями в машине.
Не то чтобы я много бегаю. Пробежки больше не доставляют мне удовольствия. Даже их она у меня отняла.
Когда-то я любил их за уединение. А сейчас? Сейчас они приносят лишь чёртово чувство одиночества.
— Ты заботишься о себе, Линди, — произношу я, игнорируя её вопросительный взгляд.
А потом совершаю немыслимое: обнимаю её. Я обнимаю её. И разрешаю ей ответить тем же.
Она удерживает объятья слишком долго, и, возможно, я тоже. Линди больше всех приблизилась к статусу моей матери после смерти моей настоящей.
Но я не даю себе так думать. Увольнение сотрудника — это одно. Но уход псевдо-родителя? Сокрушительно. Поэтому я не смею об этом думать.
— Вам нужна помощь, чтобы перенести вещи в машину? — отстранившись, осведомляюсь я, отчаянно пытаясь сменить тему.
— Нет, Мик позаботился об этом утром, — отвечает она, поправляя шарф и снова выделывая тот финт глазами.
— Где же Мик?
Линди возится с шарфом, имитируя ещё бóльшую увлечённость и не встречаясь со мной взглядом.
Я прищуриваюсь.
— Линди.
— Что ж…
Я тяжело вздыхаю, понимая.
— Мой отец в городе, верно? И Мик поехал забрать его из аэропорта.
— Да, — признаётся Линди с робкой улыбкой. — Кажется, Мику захотелось оказать услугу напоследок.
— Дерьмо, — ворчу себе под нос.
Я не видел отца с той ночи, когда он выбил из меня дерьмо за то, что я посмел показать своё лицо во «Френчи». И, если честно, именно из-за этого я и не опасаюсь его приезда так, как несколько месяцев назад.
Если кто и поймёт мою неспособность удовлетворить возмутительные требования Оливии насчёт походов по магазинам, посещений кинотеатров и поездок на отдых, то это будет мой папа. Ведь ему не пришлось по нраву даже то, что я показал себя скопищу местных завсегдатаев крошечного города у чёрта на куличиках, штат Мэн. У него наверняка случится сердечный приступ от мысли, будто я последую за Оливией в Нью-Йорк, или того хуже, попытаюсь вернуться к своей старой жизни в Бостоне.
В первые недели после отъезда Оливии не проходило и дня, чтобы я не пересматривал своё решение. Кошмары больше были не о войне, но и не представляли собой клишированный калейдоскоп кадров, где я проталкиваюсь через глазеющую толпу, пока в меня тыкают пальцами и смеются в лицо.
Нет, мои сны о ней.
Плохие, безрадостные, бесконечная зима в безуспешных попытках добраться до неё.
Но самые худшие сны (те, что убивают меня) — хорошие. В них она смеётся, бежит рядом со мной своей торопливой поступью или же, распластавшись, лежит на моей постели, занимая каждый сантиметр пространства.
В такие дни я просыпаюсь с желанием поехать к ней.
На лице появляется угрюмая улыбка. Впервые за столь долго время мне кажется, будто отец едет сюда недостаточно быстро. Мне нужна хорошенькая доза реальности, прежде чем я вытворю что-нибудь, например, последую за Оливией, как в какой-то сказке со счастливым концом.
Я в последний раз целую Линди в щёку.
— На случай, если я не увижу тебя до отъезда… спасибо тебе. За то, что была здесь.
И вот она снова совсем расклеивается. Неловко поглаживает меня по щеке.
Я наблюдаю за тем, как она уходит из кухни. Уже вторая женщина за месяц, поступившая со мной так.
Я направляюсь в кабинет. Не могу поверить, что говорю это, но я буквально наблюдаю за часами, сидя за столом в ожидании приезда отца. Мне стоило спросить, как давно уехал Мик, но, наверное, от этого время текло бы ещё медленнее. Пора бы к этому привыкнуть. В последнее время дни тянулись невыносимо долго, и не только из-за того, что темнота не отступала до обеда, а потом вновь опускалась после трёх.