— О, не стоит так беспокоиться из-за меня, — протянула она, небрежно взмахнув рукой. Ее длинные ногти были выкрашены черным блестящим лаком. — Я вполне могу пожевать бутерброд и посидеть где-нибудь в уголке.
По покровительственному поведению Ройбена Сюзанна шестым чувством угадала, что эта молодая, красивая и самоуверенная девушка доставит ей немало хлопот, но она почувствовала, что должна проявить гостеприимство.
— Разумеется, вы должны присоединиться к нам, мы всегда едим вместе, — проговорила она. — Для нас это очень важно.
На мгновение голубые глаза Зои замерли на лице Сюзанны, затем взгляд ее презрительно скользнул по ее телу — она словно сравнивала его со своим собственным.
— Вы, должно быть, здешняя хозяйка, о которой я столько слышала.
За ужином Зоя очаровала всех, кроме Сюзанны. Отбросив рукой волосы, она рассказывала о том, как чудесно купаться под водопадами в Таиланде, и по блеску в глазах мужчин можно было легко догадаться, что они представляют себе ее обнаженное крепкое молодое тело. Она заявила, что там ей сделали татуировку, встала и, расстегнув джинсы, показала зеленую ящерицу, геккона, у себя на плоском, как стиральная доска, животе.
Ее рафинированный выговор раздражал Сюзанну, особенно когда Зоя презрительно отозвалась о своих родителях, которые жили в Бате. Папочка был дантистом. Он хотел, чтобы она сделала карьеру. Мамочка вела светскую жизнь, давая обеды и собирая деньги на благотворительность. Она заявила, что о реальном мире они не знают ничего.
Какое-то время она распространялась о собственной философии полной свободы, о том, что молодость нельзя портить работой, и главное — это получать удовольствие. Она рассказала, что жила в одной незаконно занятой квартире с хиппарями-наркошами, но, когда Ройбен поведал ей о своей коммуне здесь, решила «приколоться», как она выразилась, и приехала сюда.
— У меня есть художественный вкус, — небрежно заметила она. — Я уверена, что смогу придумать какую-нибудь классную вещь, которую мы продадим за приличные деньги.
Ее самоуверенность сбивала Сюзанну с толку и выводила из себя. Она вспомнила, как в свой первый вечер здесь едва осмелилась открыть рот, чтобы заговорить с кем-нибудь. А эта девица явно намеревалась подчинить себе всех.
Но хуже всего было наблюдать за тем, как реагировал на нее Ройбен. Он не сводил с нее глаз, одобрительно кивая головой каждому ее слову, какую бы глупость она ни сморозила. Было совершенно очевидно, что он от нее без ума, и Сюзанна подозревала, что они уже стали любовниками.
Однако как бы ни было ей больно, Сюзанна ожидала, что Ройбен поступит по-мужски и сам все ей скажет, когда ночью они останутся вдвоем в спальне. Она начала мыть посуду, пока все остальные еще сидели за столом, и попыталась унять свое раздражение и ревность, подготавливая себя к неизбежному. Она надеялась, что сумеет с достоинством перенести удар, может быть, даже попросит Ройбена, чтобы он поселил Зою куда-нибудь, пока не решит, куда ей податься дальше.
— Оставь посуду, Сью, — внезапно распорядился Ройбен. — Ступай наверх и смени простыни на моей постели.
Она помнила, что от неожиданности тарелка выскользнула у нее из рук и разбилась о раковину.
— Зачем? — глупо спросила она.
— Видишь ли, Зоя не хочет спать на твоих простынях, — со злобной ухмылкой заявил он. — Так что поспеши, мы устали.
Невозможно было поверить в такую жестокость, да еще в присутствии стольких свидетелей. Сюзанна обернулась к другим, сидевшим за столом, на глазах у нее выступили слезы, она надеялась, что хоть кто-то подаст голос в ее защиту. Но Саймон и Роджер лишь тайком ухмыльнулись с таким видом, словно хотели сказать: «Ну, ты сама на это напросилась». Хитер усмехнулась, остальные просто отвели глаза. Только молоденькой Меган, похоже, было жаль Сюзанну.
Впоследствии Сюзанна не переставала удивляться, почему она не накричала на Ройбена или хотя бы не посоветовала ему самому пойти и сделать то, что он просил, — да все, что угодно, только не повиноваться молча. Но в этот унизительный момент она сочла благоразумным забрать все свои вещи из той комнаты и не допустить, чтобы Зоя рылась в них.
Когда они снимала свои джемпера с вешалок в платяном шкафу, рука ее коснулась отцовского револьвера, завернутого в мягкую тряпицу. Она не притрагивалась к нему с тех пор, как поселилась в Хилл-хаусе, но, ощутив его приятную тяжесть, вдруг на мгновение представила себе, как направляет револьвер на Ройбена.
Со времени переезда в Хилл-хаус ей уже не раз приходило в голову, что когда-нибудь она может надоесть Ройбену. Как-то она заговорила об этом, и Ройбен пообещал ей, что, если такой день действительно настанет, он сам скажет ей об этом, прежде чем пускаться в новое любовное приключение с новой женщиной. И она поверила ему, потому что Ройбен всегда твердил о том, что честность во взаимоотношениях превыше всего.