Внезапно ее голос пробудил у Памелы смутные воспоминания. Но прежде чем она успела открыть рот, рука женщины взлетела над столом. В руке она держала пистолет, нацеленный прямо на Памелу.
— Перестаньте, что вы делаете, — непроизвольно вырвалось у Памелы, и она в ужасе отпрянула от стола. Но бежать было уже поздно — грохнул выстрел, и она почувствовала, как грудь ее разрывает жгучая боль.
В соседней комнате Мюриэль Олдинг слышала, как Памела прогоняла кого-то, но кого именно, она не видела, потому что комната не имела окон, выходивших в коридор. Она была неприятно поражена бесцеремонностью Памелы, и ей стало любопытно, кому же это там досталось, но как раз именно в этот момент Мюриэль с трудом удерживала большую стопку историй болезни на краю ящика, выдвинутого из металлического шкафа.
Услышав вместо ответных оскорблений женский голос, который спокойно произнес: «Вы ведь меня не помните, правда?» — Мюриэль сложила папки на шкаф и подошла к двери, ведущей в коридор, чтобы все-таки посмотреть, что там происходит. Не успела она взяться за дверную ручку, как раздался оглушительный грохот.
Мюриэль даже в голову не пришло, что это мог быть пистолетный выстрел. Она решила, что это петарда, потому что октябрь близился к концу и молодые бездельники запускали их вокруг здания центра в любое время дня и ночи. Однако когда она открыла дверь и увидела Винни с пистолетом в руках, почувствовала в коридоре резкий запах сгоревшего пороха, то от неожиданности буквально приросла к месту.
Какое-то мгновение женщины смотрели в глаза друг другу, но тут доктор Визерелл рывком распахнул дверь операционной и Винни мягко, каким-то кошачьим движением, повернулась к нему всем телом.
— Какого черта! — заревел было доктор, но женщина быстро утихомирила его, выстрелив ему в грудь.
Мюриэль не могла поверить своим глазам. Из груди доктора Визерелла фонтаном брызнула кровь, и он испустил короткий сдавленный стон, прижав руки к ране. Глаза у доктора расширились, покачиваясь, он нетвердыми шагами попятился в свой кабинет.
Не рассуждая, Мюриэль инстинктивно метнулась назад в комнату, с грохотом захлопнула дверь и заперла ее на замок. И только когда она поняла, что крик, звучащий у нее в ушах, — не только ее собственный, но и крик пациентов в приемной, только тогда она осознала, что весь этот ужас вовсе не кошмарный сон, что все происходит наяву.
И тогда она, открыв дверь, увидела Памелу. Она распласталась на полу соседней комнаты, и из дыры в ее груди ручьем текла кровь.
Одним прыжком Мюриэль подскочила к телефону, схватила трубку и, спрятавшись под столом, принялась судорожно набирать 999.
Несколько часов спустя детектив инспектор Рой Лонгхерст сидел рядом с Мюриэль, которая, закутавшись в одеяло, лежала на кушетке в одной из смотровых комнат наверху. Внизу занимались своим делом судебно-медицинские эксперты и полицейские фотографы. Остальные сотрудники и пациенты, находившиеся в здании во время стрельбы, к приходу Лонгхерста пребывали в шоке, с некоторыми случилась истерика, но никто из них не видел толком, что произошло, и почти всех отвезли по домам. Мюриэль, однако, видела все, и сейчас он испытывал к ней искреннюю жалость. Старшей сестре было около шестидесяти, и ее седые волосы и покрытое морщинами лицо напоминали инспектору его собственную мать.
Взяв ее руку в свои большие ладони, он осторожно поглаживал ее пальцы.
— Успокойтесь, миссис Олдинг, — произнес он. — Не спешите и постарайтесь рассказать мне в точности все, что вы видели и слышали сегодня утром.
Лонгхерсту сравнялось сорок пять лет, в нем было метр девяносто роста, сто килограммов сплошных мускулов — и ни капли жира. Даже в штатском или на поле для игры в регби он все равно выглядел полицейским, что не переставало изумлять его мать, которая всегда утверждала, что он просто им родился.
Не будучи писаным красавцем, Лонгхерст, однако, не был лишен привлекательности, с темными волнистыми волосами, оливкового цвета кожей и выразительными карими глазами. Он принадлежал к полицейским старой школы: был безукоризненно честен, имел устоявшиеся взгляды и собственное мнение по любому вопросу. Инспектор терпеть не мог убийц, жаловавшихся на трудное детство. У него самого оно было нелегким, но он не опустился до подлостей и преступлений. Будь его воля, он вновь ввел бы смертную казнь и порку розгами и вообще полагал, что в тюрьмах нужно установить намного более строгий порядок, чем сейчас. Однако при всем этом Лонгхерст по натуре был мягким и милосердным человеком, который приберегал симпатию для тех, кто действительно ее заслуживал, для пострадавших и жертв преступлений например. Миссис Олдинг, хотя и не пострадала физически, была для него жертвой, потому что ее основательно потрясло все, чему она стала свидетелем нынче утром.