— Мы познакомились сразу после того, как я прибыл в Париж, — начал свой рассказ Жак. — Моя дражайшая супруга…
(Заметив, как левая бровь Лолы поползла вверх, я метнула в нее взгляд «объясню позже».)
— Алекс, ты ведь понимаешь, что это был брак по расчету, не так ли? Так вот, моя дорогая супруга и я почувствовали, что пришло время предпринять какие-то шаги на пользу самим себе, а не только нашей семье. Мы оба достигли сорока и решили отпраздновать юбилей среднего возраста, а отнюдь не кризис среднего возраста. Поэтому она пошла своей дорогой — переехала в Нью-Йорк, чтобы создать себе имя в мире искусства, — а я пошел своей. — Он откинулся на спинку стула и рассеянно взъерошил волосы надо лбом. Робкая улыбка осветила лицо. — Это был рекордно жаркий май — невыносимо жаркий, — продолжал Жак. — Да еще переезд из родного Техаса.
Алекс, ты же знаешь, какие мы обыватели и зануды в глубине души; даже в наших гаражах там, на родине, обязательно должны быть кондиционеры! Так или иначе, у меня было романтическое представление о том, что просто надо перебраться в Париж и повторить шаги, которые я делал, когда впервые попал сюда в девятнадцатилетнем возрасте. Я нашел маленькую квартирку с завтраком, расположенную почти на полпути к вершине Монмартра, в которой останавливался раньше. И к своему удивлению, обнаружил, что ничего не изменилось: те же невзрачные цветочные обои, как раньше, и деревянные полы по-прежнему квакали, как рогатая лягушка. От этого потеплело на сердце. Совсем не от жары, которая стояла на четвертом этаже моей квартирки, уверяю вас! Хотя… было так душно, что в первую неделю большую часть времени я провел, слоняясь вокруг, пытаясь найти тень или функционирующий потолочный вентилятор в каком-нибудь немодном кафе, где мог бы пробыть после полудня чуть дольше, чем необходимо, чтобы выпить стакан апельсинового сока.
Мы с Лолой молча слушали, по комнате побежали предзакатные тени. Я чувствовала себя скорее ученицей средней школы на уроке истории, чем журналистом, старающимся раскопать сенсацию. Пришлось подавить в себе желание поднять руку, чтобы задать вопрос.
— И что же случилось потом, мсье Жак?!
— В том самом перуанском кафе мы познакомились, — продолжал Жак. — Он читал журнал на эсперанто…
Лола подавила смешок.
— Видишь, я это не выдумала! — прошептала она.
Жак кивнул:
— Да, из всех вещей на свете именно эсперанто познакомило нас. Я немного изучал этот язык в колледже. Луис-Хайнц научился ему от родителей. Это был единственный язык, на котором они могли общаться, поскольку его мать перуанка, а отец швейцарец. Они могли выбирать из испанского, немецкого, итальянского, французского, ретороманского языков — не говоря уж об английском, — но выбрали эсперанто. Язык, созданный для того, чтобы стать всемирным. И они говорили на нем о любви.
Лола и я, обе вздохнули.
— Луис-Хайнц и я пошли по стопам его родителей и общались на эсперанто. Мой испанский отвратителен, должен признать, а Луис-Хайнц, как вам известно, не говорит по-французски. И он редко выходил, вы знаете. Только целыми днями и ночами работал над своими тканями и эскизами моделей одежды. Я понял, насколько революционны его идеи, но долгое время он настойчиво утверждал, что делает все это лишь для самого себя. Я так гордился, когда он, наконец, согласился на ваши уговоры, Лола, показать свои работы, я надеялся, что мир наконец-то увидит то, что видел я… Лола вдруг неистово сверкнула глазами.
— Ничего бы не случилось, если бы я не устроила этот показ, — медленно произнесла она. — Что я наделала?
— Дорогая, я думаю, ты не должна считать, что это из-за показа…
Лола моргнула, пытаясь скрыть слезы.
— Я не могу помочь, но думаю… о том самом дне, когда он исчез. Стал ли он богаче благодаря нашему маленькому сюрпризу?
Ситуация начала стремительно выходить из-под контроля. Жак принялся утешать Лолу. А я, чувствуя свою беспомощность, уговаривала Жака позвонить в полицию.
— Нет, — ответил он очень тихо, но твердо. — Нет, я не стану этого делать.
Я посмотрела на него вопросительно. Казалось, он тщательно взвесил свои слова.
— Мы проживаем здесь не совсем легально, — наконец пояснил он. — И потом, я уже сказал, Луис-Хайнц очень ценит уединение.
Так закончился этот разговор. Жак выглядел измученным, и Лола, и я поняли, что нам лучше уйти.