Т. Х. Уайт
Слон и кенгуру
Дэвиду Гарнетту
Глава I
Мистер Уайт стоял посреди своей мастерской, или, если угодно, комнаты для игр — очки на кончике носа, в руке небольшая масленка. Это был рослый мужчина средних лет, с поседевшими волосами и неухоженной бородой, очень похожий на одного из тех сикхов, что участвовали в похоронах королевы Виктории. Выглядел мистер Уайт готовым на все и в то же время несколько озадаченным — примерно как пес, собравшийся броситься в море за палкой, которую вы туда зашвырнули.
Игровую заполняли древесные стружки, книги, инструменты, картины, ружья, удилища, сетки из тех, что оберегают пасечника от пчел, — ну, и так далее. Пол здесь был простой, дощатый, некрашеный и книжные полки тоже. Имелось также одно покойное кресло и самодельный токарный станок, который, впрочем, барахлил. У дверцы инструментального шкапа сидело несколько ласточек, а еще четыре ласточкиных птенца располагались рядком в своем гнездышке. Желтые щелки разинутых клювов сообщали птенцам сходство с рыцарями в доспехах и пуховых шлемах.
Мистер Уайт сооружал в полу потайную дверцу, под которой намеревался укрыть свои золотые часы. Одна из досок уже сидела на невидимых петлях — ну, почти невидимых, — а державший ее гвоздь был ложным, он легко вытаскивался из пола, позволяя эту доску поднять. Часы, ради которых мистер Уайт все это устроил, имели целых семь циферблатов. Они показывали месяц, число, день недели, фазу луны, час, минуту и секунду. Кроме того, в них наличествовал секундомер — вещь при забегах на время незаменимая — и репетир, отбивавший, когда темно, каждый час, четверти часа и даже минуты. Вообще говоря, обилие циферблатов несколько осложняло попытки понять с помощью этого механизма, сколько теперь времени, а поскольку у него имелась еще и крышка, откинуть которую удавалось, лишь нажав на особую пружинку, то самое место для этих часов, конечно, под полом и было. Ну и, кроме того, они обладали немалой ценностью.
Мистер Уайт смазывал маслом гвоздь.
К окну подпорхнула ласточка, державшая в клюве карамору, однако, завидев мистера Уайта, который стоял между ней и гнездом, произвела резкий вираж и с писком метнулась в сторону. Птенцы же ее повысовывались из гнезда, точно черти из табакерки, раскрыли рты и запищали: «Мне! Мне! Мне! Мне!». Это они карамору имели в виду. Мистер Уайт задумчиво капнул маслица в каждый из раззявленных клювиков и птенцы, с сомнением облизываясь, ретировались в гнездо.
Вот тут-то внизу и началась странная суета.
Две двери распахнулись быстрее и громче обычного, — мистер Уайт определил их на слух как кухонную и черную, — затем голос Микки О’Каллахана произнес: «Исусе, Мария и Ио…». Но не успев закончить «Иосиф», Микки покинул дом через черный ход. А следом голос миссис О’Каллахан завел с молитвенным подвыванием, на ноте, высокой, как «Ой-ё-ёй»: «Матерьпресвятаябогороди…». Потом что-то железное рухнуло с полки — мистер Уайт решил, что это, скорее всего, кастрюля, — ирландцы почему-то называют их «котелками», — потом послышался дребезг фарфора, который все те же ирландцы именуют делфтским фаянсом. Очень смахивало на то, что это бились чашки с блюдцами. А затем подвывание оборвалось посередке «иневвединасвоискуше…», снова грянула кухонная дверь, и миссис О’Каллахан понеслась по лестнице вверх, топоча, точно взвод нагоняемых кошкой мышей.
Женщина она была высокая, тощая, пятидесяти с хвостиком лет, трудившаяся, не покладая рук, но никакого труда до конца довести не умевшая. Доведет что-нибудь до середки, и хватается за другое, — результаты, как правило, получались неутешительные.
Чудеснейшая ирландская сеттериха по кличке Домовуха, мирно спавшая в покойном кресле игровой комнаты, от топотка миссис О’Каллахан проснулась и залаяла истерическим фальцетом.
— Мистер Уайт, мистер Уайт, к нам кто-то свалился в печную трубу!
— Кто именно?
— По-моему, баньши!
Домовуха, уже признав топотунью и решив, что началась какая-то игра, заскакала, продолжая лаять, вокруг миссис О’Каллахан, так что дальнейший разговор пришлось вести в тонах повышенных.
— Может быть, просто-напросто галка?
Галки усердно обживали печные трубы Беркстауна, — для начала забивая их мелкими сучьями, так что разжечь камин после того, как выводились птенцы, становилось попросту невозможно, а галчата, валившиеся в эти самые камины, были явлением вполне заурядным. С другой стороны, к очагам кухонным терпеливые эти создания относились с почтением, отчего готовка горячей пищи оставалась все же делом возможным. Мистер Уайт, спросив не о галке ли речь, на миг встревожился, предположив, что терпению этих птиц пришел, все же, конец, и в дальнейшем ему придется кормиться одним лишь холодным окороком.