– Тебе приходилось когда-нибудь видеть подобное? – вполголоса спросил я стоявшего рядом со мною Озрика. Вало сидел в трюме – была его очередь стеречь наши сумки.
– Никогда, – ответил мой друг. Когда-то, давным-давно, он потерпел кораблекрушение во время плавания из Испании в Британию за оловом. Тогда-то его и подобрали, покалеченного, на берегу и продали в рабство.
– Почему же капитан не становится на якорь? – гадал я вслух.
Но я не учел того, что в тумане очень хорошо разносятся звуки.
– Потому что здесь слишком глубоко, – прозвучал голос невидимого мне Редвальда.
Я смотрел, как на бурой парусине собирались капли воды, как они медленно ползли вниз, собирались в струйки и сбегали на палубу. Где-то вдали раздался чуть слышный звук, басовитый глухой рокот, повторявшийся через один-два вздоха. Даже я понял, что это шумят волны, разбивающиеся о невидимые скалы.
Когг плыл дальше.
Примерно через полчаса Редвальд вдруг крикнул:
– На весла!
Я разглядел в тумане непонятные движения. Плохо различимые фигуры заметались по палубе: они чем-то гремели и что-то волокли. Команда готовилась пустить в действие длинные весла, которые на всем протяжении пути висели, крепко привязанные к борту.
Со стуком и скрежетом весла были закреплены на местах, и их лопасти всплеснули воду.
– Если не хотите быть совсем уж обузой, беритесь за весла! – грубым, как в начале плавания, голосом проревел Редвальд.
Я побрел вперед и увидел одного из моряков, который стоял, готовый грести, – он держался за весло. Этот матрос подвинулся в сторону, освобождая мне место, и я вцепился в промокшую от морской воды рукоять.
– Навались! – приказал капитан, и уже через несколько движений я поймал ритм – весло медленно, плавно погружается в воду, затем его надо потянуть на себя, опустить рукоять вниз, потом вперед и так же, без остановки, еще раз. Озрик отыскал себе место у другого весла, а вскоре мимо меня протиснулась еще одна фигура. По неуверенной походке я узнал Вало. Он, видимо, почувствовал, как что-то изменилось, и выбрался из трюма. Я решил, что сейчас не то время, чтобы тревожиться из-за того, что наши деньги остались без охраны. Для всех находящихся на корабле куда важнее было приложить все силы, чтобы отвести его от скал.
Я принялся считать гребки и дошел почти до пятисот, когда Редвальд вдруг приказал бросить грести. Обрадовавшись, я выпрямился, ощущая боль во всех мышцах. Повернувшись к своему соседу, я хотел было заговорить, но он поднес палец к губам, показывая мне, что нужно молчать. Сам же матрос наклонил голову, и я понял, что он старательно прислушивается. Я тоже попытался последовать его примеру и уловил плеск небольших волн, доносившихся прямо спереди. Мы отошли от рифа, но очень недалеко.
– Навались! – снова прозвучала команда Редвальда.
Мы вернулись к прерванному занятию, и на сей раз я, перед тем как корабельщик вновь остановил нас, успел насчитать четыреста гребков. Мы снова прислушались. Теперь плеск доносился с нескольких направлений, но был немного тише.
– Навались! – опять прозвучала команда капитана.
Так мы гребли, пожалуй, часа три, останавливаясь и прислушиваясь через примерно равные промежутки времени. Стемнело, и в тумане теперь нельзя было разглядеть ни лопасти весла, ни даже воды за бортом. Мы всецело полагались на приказы Редвальда. В одну из пауз я услышал, как он велел кому-то из своих моряков встать к рулю. А потом по палубе прогрохотали деревянные башмаки корабельщика.
– Навались! – На сей раз голос Редвальда прозвучал с носа. Затем, примерно через каждые двадцать гребков, я слышал совсем близко равномерные всплески.
– Что делает капитан? – шепотом спросил я у своего сотоварища по веслу.
– Лот бросает, – прошипел он с таким сердитым видом, будто такой вопрос мог задать только совершенно безмозглый человек.
Я не понял, что и зачем бросал корабельщик, но не стал задавать новых вопросов и молча стоял, опершись на рукоять весла, пока вновь не прозвучал голос Редвальда. Он приказал всем прекратить грести, а кому-то из матросов – идти на нос и опустить якорь.