– Орудия моего второго ремесла, – загадочно объявил он. В свертке оказались небольшие весы, гирьки к ним, кошелек из мягкой кожи, завязанный бечевкой, маленькая склянка и еще какой-то предмет величиной с палец, завернутый в тряпку. Размотав ее, Редвальд извлек гладкий плоский черный камень и положил его на ближайший ящик. Потом он откупорил склянку, вылил из нее несколько капель масла на поверхность камня, растер это масло, а затем быстрым уверенным движением с силой провел монетой Карла взад-вперед по камню, оставив на нем тонкий серебристый след.
После этого он вытряхнул из кошелька его содержимое. На ящик со звоном высыпались странные мелкие предметы – одни округлые, другие плоские, некоторые слегка выгнуты наподобие блюда, а некоторые с зазубренными краями. Были там и просто тонкие полоски – согнутые, перекрученные, а потом расплющенные молотом. Все они имели одинаковый цвет – тускло-серый.
– Из-за морского воздуха они утратили блеск, – сказал Редвальд, взяв плоский кусочек в два дюйма шириной, один край которого был плавно закруглен. Я не сразу сообразил, что это кусок почерневшего серебра, по всей видимости, отрубленного от серебряной тарелки.
Корабельщик потер им по камню, оставив вторую серебристую полоску рядом с первой.
– Видишь разницу? – спросил он у Озрика, который пристально наблюдал за его действиями.
Сарацин покачал головой.
– Тут опыт нужен, – сказал Редвальд. – След от монеты показывает хорошее серебро – больше девяти частей на одну часть меди. А тарелка, от которой эти кусочки – так уж посчастливилось мне узнать, – была сделана из серебра, сплавленного с медью всего три к одному.
Он сгреб обломки серебра ладонью, ссыпал их обратно в кошель и добавил:
– Я уже говорил тебе, Зигвульф, что северяне не доверяют монетам. Если Охтер продаст тебе медведей, то наверняка захочет получить в уплату ломаное серебро. И, конечно, несколько ювелирных украшений, что-нибудь блестящее и причудливое, что он сможет потом пустить на обмен с финнами.
Затем моряк принялся, не торопясь, заворачивать черный камень в тряпку.
– А сколько времени потребуется, чтобы доказать ему, что все твои монеты настоящие!.. Даже думать об этом не хочу. – Он поморщился. – Но сначала нужно сторговать этих медведей.
На следующее утро я в сопровождении Редвальда и Вало отправился на встречу с Охтером. Озрик вызвался остаться на корабле и стеречь серебро, сказав, что его покалеченная нога сильно разболелась после вчерашней прогулки. На самом же деле причина его нежелания идти на берег была в том, что мы с ним оба чувствовали себя виноватыми перед Вало за то, что ему до сих пор не удалось сойти с корабля и своими глазами увидеть Каупанг.
Улица Каупанга, как и вчера, кишела народом. Когда мы пробирались через толпу, Редвальд показал мне на двоих ражих парней, болтавшихся возле одного из маленьких деревянных домишек:
– Наемные стражи. В этом доме каждый год останавливается торговец драгоценными металлами и камнями.
Толпа перед нами вдруг поспешно раздалась, пропуская группу в полдюжины людей. Все были вооружены мечами и топорами, а впереди шагал крупный краснолицый мужчина свирепого вида. Вало как раз замешкался, засмотревшись на деревянные безделушки, выставленные на одном из прилавков, и оказался у них на пути. Редвальд поспешно обернулся, схватил его за руку и оттащил в сторону. После того как воины исчезли в одной из таверн, корабельщик шепотом объяснил мне, что это был ярл – мелкий местный правитель – в сопровождении своих слуг и что от таких людей стоит держаться подальше, потому что они склонны во всем выискивать повод для обиды.
Через несколько шагов Вало снова пришлось спасать. Он остановился перед лавкой с мехами и шкурами, и купец велел ему не лапать товар. Редвальд сразу же подошел к нашему помощнику.
– Вало, это тюленья шкура, – объяснил он ему.
– Похожа на большую выдру, – сказал Вало, поглаживая блестящий мех.
– Как заплатит, так пусть берет себе и делает все, что хочет, – сердито бросил торговец, старик с вытянутым скорбным лицом и намотанным на шею, несмотря на теплый день, толстым шарфом.
– Откуда эти белые шкуры? – спросил я его. В груде шкурок поменьше мне бросились в глаза несколько ослепительно белых пушистых мехов.
– Зимний песец и заяц, – сказал старик.