Я даже не поверил, что это её губы прикасаются к моим. Разве может существовать нечто такое мягкое? Точно пуховое облако, только лучше. Я словно весь обратился в этот момент. Моё тело ощущалось только там, где меня обнимала Коста. Моё лицо жило лишь там, где касалось её лица. И единственный запах, что волновал мой таборянский нюх, – запах костра, смешанный с полынью и чем-то ещё. Чем-то таким, чем пахла она одна.
– Что бы ни говорил твой отец, – она прервалась, заковывая меня в жидкий янтарь своих глаз, – бог, наш бог создал нас равными. Но истинно равными мы становимся, только найдя себя.
Я взял её за талию и притянул к себе.
– И я, кто бы мог подумать, – улыбнулась Коста, – кажется, нашла себя только что.
– В таборе?
– Отнюдь. Всего-то целуя одного дикаря.
Мои щёки вспыхнули, но тепло внутри быстро сошло на нет.
– Только вот отец не даст тебе быть моей женой.
– Потому что я лишь «добыча», да?
Я уткнул взгляд в кунтуш.
– Для меня ты не просто добыча.
Коста резко встала и отряхнулась.
– Даже прачки на меня косо смотрят, когда я хожу стирать, – она отвернулась. – А они просто бабы, Брегель! Я хочу быть равной тебе, равной всем вокруг, а не какой-то вещью.
– Я…
– Молчи! – она сжала кулаки. – Твой отец убивает тебя из месяца в месяц. Зовёт тебя кличкой, как животное. Тебя здесь ровней не считают. А я считаю. Так чего ты всё-таки хочешь?
– Нет ни единого места, где можно жить так, – повысил я голос. – Предлагаешь в глушь убежать?!
– Не в глушь, – глянула она искоса, – но на юг.
– Невозможно, – вскочил я.
Коста лёгким движением разулась.
– Так ли? – тихо и нерешительно спросила она, обращаясь ко мне и к себе сразу.
– Подумай ещё, – вдруг обернулась она.
Шерстяная рубашка сползла по её телу к щиколоткам, обнажая безупречные изгибы. Она оказалась белой всюду – от пяток до длинной шеи. Только мёд волос и янтарь – как золотые мазки на печи. Делали её ещё более особенной.
Коста перешагнула рубаху как ненужный скарб. Шагнула навстречу.
– А я помогу тебе выбрать.
Но выбор был сделан за меня.
Гуляй-град двинулся обратно на юг – вслед за кочёвкой диких зобров. И я решил, что пора.
Осень была в разгаре, и Глушота плакала навзрыд. В эту ночь – прекрасную ночь! – даже звёзд не видать; небо заволокло тучами. На хлев-палубе было сыро и душно – от дождя снаружи и горячего дыхания зобров внутри.
– Хорёк, – сонно позвал с лавки Меров, потирая слипшиеся веки. – Ты, что ли? Никак южачка с простыней согнала?
– Точно так, Меров, – обманчиво-лениво потянулся я. – Не спится мне, вот и пришёл Храпуна проведать.
– Счастливый ты, – зевнул взлохмаченный таборянин, но прикладываться на лавку не стал. – Так уж и не спится, что ли?
– Ни капельки, – я настойчиво делал вид, что не понимаю, к чему он клонит.
– Тогда, – Меров поправил бороду, сплюснутую лавкой, – айда сменишь меня, хорёк? Видит Пра-бог – в долгу не останусь!
Я с минуту поколебался напускно.
– Ай, бес с тобой! – махнул я рукой. – Но чтоб утром здесь был, лады?
– Не обижу, – обрадовался Меров и тут же кинулся хлопать меня по плечу. – Славный ты малый!
«Прости, Меров, – мысленно извинился я, – и спи крепко».
Только-только таборянин хлопнул дверью, я наспех оседлал Храпуна и вернулся за Костой. Тёмными закоулками я провел её, укутанную в мой нарядный кунтуш и плащ, в самый низ Гуляй-града. Мы крались «как шелудивые мыши», ползли ужами и сливались с тенями. Не брезговали ни ржавыми лестницами, ни собачьими лазами. Коста держалась молодцом. Когда труба с огненной водой обожгла ей щиколотку, она только чуть-чуть всхлипнула – и только.
– Когда мы выберемся, тебе больше никогда не будет больно, – серьёзно прошептал я, подсадив её в седло. И вновь поразился, какая она лёгкая и хрупкая. Как молодой колосок.
– Я верю, Брегель, – шепнула она в ответ. И почему-то печально улыбнулась.
Поднатужившись, я крутанул ворот. Брюхо Гуляй-града пронзительно заскрипело, и ветер ворвался в хлев через разверзшийся люк. Потянуло свежестью.
Я резво вскочил на спину Храпуну, тот засопел. Коста горячечно прижалась ко мне, обхватила намертво аккуратными тонкими руками.
– Держись, – бросил я ей. – Путь неблизкий.
Половину дороги мы преодолели без происшествий. Гуляй-град так и спал, а дождь подчищал за нами следы. Осенние слёзы Глушоты мазали отпечатки копыт, прибивали к земле забористый запах Храпуна.
Когда тот самый сосняк растаял позади и мы пересекли тракт, Коста задрожала.
– Замёрзла? – спросил я, силясь перекричать дождь и топот.