Машин по пути попадалось мало, и психиатр ехал медленно по правой стороне полосы у самой пешеходной дорожки; он не разгонялся с тех пор, как на прошлой неделе утром какая-то заблудшая чайка мягко, как комок перьев, шмякнулась о ветровое стекло, и врач увидел уже за спиной дрожащую на асфальте агонию ее крыльев. Следующая за ним машина затормозила перед птицей, и врач, уезжая, заметил, глянув в зеркало, как водитель вышел и направляется к белому холмику, так отчетливо очерченному на гудроне, но постепенно становившемуся все меньше и меньше. И вот сейчас волна вины и стыда, которым он не находил объяснения (вина в чем? стыд за что?), хлынула из желудка в рот изжогой, и ему отчего-то пришла на ум суровая фраза Чехова: «Людям давай людей, а не самого себя»[123]; вслед за тем врач подумал о «Чайке» и о том, как глубоко был потрясен, прочтя эту пьесу, о персонажах с виду мягких, плывущих по течению, в обстоятельствах с виду приятных и забавных (Чехов совершенно искренне полагал, что написал комедию), но пропитанных гнетуще-тоскливым восприятием жизни, которое разве что Фитцджеральд смог позднее воспроизвести и которое возникает временами в звуках саксофона Чарли Паркера[124], внезапно распинающего нас на кресте отчаянного соло, собрав всю невинность и все страдание мира в одном пронзительном выдохе на одной ноте. Тогда врач подумал: я и есть эта чайка, и тот, кто уезжает от меня, — тоже я. И у меня не хватает смелости даже на то, чтобы вернуться и самому себе помочь.
Поднявшись на холм в Эшториле и минуя старый форт с его огромной уродливой металлической рыбой, следящей за танцующими парами (сколько времени я уже туда не хожу?), психиатр снова представил себе пустую квартиру, зеркало в ванной и бутылку на кухне рядом со стальной раковиной — единственные спасательные буи в безнадежной тишине дома. Снаружи у входа вечно шумели под сильным ветром сухие листья эвкалипта, пощелкивая, как ударяющиеся друг о друга вставные челюсти. Автомобили жильцов, почти все большие и дорогущие, стояли носом к стене, как обиженные дети. В его почтовом ящике, кроме пары забытых рекламных листовок и еженедельной пропагандистской газеты Социал-демократического центра[125], которую он, не читая, спешил засунуть в ящик хозяев дома, патетически восклицая: «Кесарю кесарево», никогда для него ничего не было, ни единого письма; он чувствовал себя маркесовским полковником, переполненным неизбывным одиночеством, со светящимися грибами в кишках, вечно ждущим вестей, которые не приходили и которым так и не суждено было прийти, медленно истлевающим в этом бессмысленном ожидании, подкармливаемом жалкими зернами обещаний. И потому, как только загорелся зеленый сигнал светофора, внезапно переменив планы, он свернул направо и махнул в Казино.
Белеющее в глубине парка, похожего на парк Эдуарда VII в миниатюре, охраняемого анемичными пальмами, протестующе скрипящими, как тугие выдвижные ящики в отелях Висконти, населенных персонажами Хичкока, и похожими на безруких охранников автостоянки с голодными глазами, поблескивающими из-под козырьков фуражек, как алчные птицы, пойманные в насупленные сети бровей, здание Казино напоминало уродливый трансатлантический теплоход, окруженный жилыми домами и деревьями, омываемый волнами музыки из «Wonder-Bar»[126], криками хриплых чаек-крупье и безбрежным молчанием океанской ночи, пропитанной густыми запахами одеколона и течных пуделиных сук. Поезда, отправлявшиеся в сторону Лиссабона со станции Тамариш, увозили с собой на пустых скамьях строки Дилана Томаса, которые ты так любила:
123
Фраза из письма Чехова брату Александру от 8 мая 1889 г. с разбором его пьесы и советами о том, как писать. «Главное, берегись личного элемента. Пьеса никуда не будет годиться, если все действующие лица будут похожи на тебя. В этом отношении твоя „Копилка“ безобразна и возбуждает чувство досады. К чему Наташа, Коля, Тося? Точно вне тебя нет жизни?! И кому интересно знать мою и твою жизнь, мои и твои мысли? Людям давай людей, а не самого себя».
124
Чарли (Чарльз) Паркер (1920–1955) — американский джазовый саксофонист и композитор, один из основателей стиля бибоп.
126
«Чудо-бар» (