— Прощай же шепчу задыхаясь как мальчик от нежности горькой к тебе[133], — прошептал врач фишке, которую чипер подгреб к растущей перед ним куче, если так и дальше пойдет, я скоро стяну с себя последние носки, поставлю их на тузы, выиграю футболку Формулы-1 и покончу с собой, приняв смертельную дозу кругляшек по сотне эскудо. Толстуха поерзала, устраиваясь поудобнее на стуле, и задела своим бедром бедро врача, который поставил вслед за ней на большой из благодарности: когда к твоему колену жмется складка чужой плоти, тебе не так одиноко. Подрядчики поставили на малый, рыжий парень, раздосадованно ворча, удалился; в каждом классе лицея имени Камоэнса всегда был один рыжий, вспомнил психиатр, один рыжий, один жиртрест и один очкарик на первой парте; жиртрест хуже всех успевал по физкультуре, очкарик — лучше всех по географии, а рыжий был любимой жертвой учителей для возмездия за анонимные проделки: кто-то, скажем, помочился в корзину для бумаг, гавкнул во время чтения «Лузиад», написал мелом на доске похабщину; к концу второй четверти родители, сами рыжие, как правило, переводили своих чад в частные школы, возможно специально зарезервированные за рыжими, где порнографические открытки были в свободном доступе, где негры-атлеты предавались содомии с собаками, священники в рясах онанировали в исповедальнях, гомосексуалы устраивали откровенные дикие оргии. Толстуха улыбнулась ему; у нее не хватало одного верхнего резца, а десны были бледные, как у Васко да Гамы на сороковые сутки авитаминоза.
— Большой, — объявил крупье, подхалимски хихикая над какой-то шуткой инспектора.
Интересно, что шутки начальства всегда смешны и к месту, лишний раз убедился врач в правоте своего брата — автора этой сентенции, которому обыкновенное угодничество представлялось чем-то непостижимым; чипер между тем облокотился на стол и потянулся к крупье, чтобы тот пересказал ему инспекторскую шутку, которую чипер выслушал с торжествующей улыбкой, поправляя воротничок:
— Так ведь, Мейрелеш?
Мейрелеш, обменивавший фишки какому-то горбуну, вскинул брови, не поднимая глаз от работы, и изобразил гримасой понимание, как делали тетушки психиатра, когда вопросы племянников заставали их за подсчетом петель в пройме свитера. А вырос ли я, удалось ли мне на самом деле вырасти, спросил себя психиатр, отвечая коленом на давление бедра женщины в пластиковом леопарде и окидывая ее медленным косым оценивающим взглядом, действительно ли я вырос или остался все тем же испуганным мальчишкой на корточках в гостиной среди гигантских взрослых, обвиняющих меня, сверлящих меня молча грозным взглядом или слегка покашливающих, прикрыв рот двумя пальцами, мол, все плохо, но что уж тут поделаешь? Дайте мне время, взмолился он этому хороводу идолов с острова Пасхи, преследующих его своей жестоко разочарованной любовью, дайте время, и я стану ровно тем, кем вы хотите, таким, как вы хотите, серьезным, собранным, последовательным, взрослым, услужливым, любезным, набитым соломой, мелочно амбициозным, зловеще веселым, сумрачно недоверчивым, бесповоротно мертвым, дайте мне время.
133
Цитата из стихотворения Алешандре О’Нейла «Прощание по-португальски». Перевод Марка Самаева.
134
Два отрывка из поэмы американского поэта Уильяма Карлоса Уильямса (1883–1963) «Асфодель, этот зелененький цветок». «Дайте мне только время вспомнить их, прежде чем выскажусь. Дайте мне время, время. Когда я был маленьким, я завел себе книжку, куда время от времени клал сплющенные цветы, пока со временем не собрал отличную коллекцию. Но море, до которого никому нет дела, это ведь тоже сад, когда солнце хлещет его и просыпаются волны. Я это видел, и вы тоже видели его тогда, когда все цветы бледнеют перед ним» (