А дальше уже дымятся бревенчатые города: Ладога, Новгород с его громыхающими деревянными мостовыми, Тмутаракань, где полощут паруса греческих кораблей, пахнущий грибами и ландышами пленительный Плесков, розовые башни и солеварни Херсонеса и Киев, на прекрасных горах, с четырьмя бронзовыми конями трофейной квадриги, снятыми с триумфальной херсонесской арки и привезенными в Скифию, со сладостным доместиковым пением и с облаками фимиамного дыма, который так опьянял Иллариона.
Никогда, может быть, не пришлось бы встретиться с этими людьми, но читаешь латинскую хронику и попадаешь на пир, где добрый французский король Роберт бросает под стол нищему жирные куски мяса. Рауль Глабер, стихоплет, книжник и непоседливый человек с дурным характером, бродит по дорогам Франции, и на его пути возникают города, замки, чудеса, кометы и пироги с человечьим мясом. На такой же книжной дороге встречаешься с другим таинственным персонажем – с русским монахом Филиппом, который в 1097 году написал книгу под странным названием «Диоптра, или Плачеве и рыдания инока грешна и странна…»
Но вот загадки в жизни Анны. Одна из них – имя ее сына. До дней Анны такое имя в святцах французских королей не встречается, так как имена обычно передавались новорожденным по наследству от предков. Некоторые предполагают, что королева назвала своего сына в честь Филиппа Македонского, считавшегося родоначальником Македонской династии. Но Ярослав был сыном Рогнеды, а не греческой царевны, и в жилах Анны не текла греческая кровь, и было бы странно, если бы об этом не знали при французском дворе, где уже входили в моду гербы и генеалогии. И почему бы тогда Анне было не назвать своего сына Александром в честь героя, о блистательных подвигах которого знал каждый школьник и каждый читатель романа под названием «Александрия». Соображение, что Филипп был назван во имя апостола Филиппа, просветителя Фригии, расположенной не так далеко от русских пределов, притянуто за волосы.
Но здесь бросается в глаза одно странное обстоятельство. В скандинавских сагах, то есть в том мире, в котором жила Анна в молодости, часто встречается имя Филипп, как, например, в «Саге о Магнусе Добром». Дочь Елизаветы Ярославны тоже вышла замуж за Филиппа, короля свевов. Это имя должны были часто носить и люди, с которыми Анна проводила время на пирах, сидела рядом за столом и даже пила из одной чаши вино, по древнему скандинавскому обычаю, с которым гневно боролась церковь. Не воспоминание ли об одном из людей, которые носили это имя, заставило Анну назвать своего сына Филиппом?
Вторая догадка – по поводу похищения Анны в санлисских рощах. Об этом рассказывает Мезере. Но историк не знает, было ли совершено это похищение с согласия самой Анны, или Агнесы, как ее называют латинские хронисты, и это сомнение очень интересно для нас.
Дело в том, что в связи с этим великосветским скандалом, о котором много говорили в Риме, в Майнце и, может быть, даже в Константинополе и в Киеве, вспоминается византийский роман «Девгениево деяние», русский список которого был найден в том самом сгоревшем в Москве сборнике, где было обнаружено «Слово о полку Игореве».
Анна могла читать роман в ранних списках XI века. Это – история мусульманского эмира, который влюбляется в гречанку, похищает ее, а после всяких приключений принимает крещение от самого патриарха и дает родителям невесты выкуп в виде 300 верблюдов. Его сын Дивгенис до 12 лет изучает науки и литературу, а потом с увлечением предается охоте, когда однажды медведь бежал от него в «тростие». Дивгенис встречает прекрасную Евдокию, дочь стратега пограничной фемы, и тоже похищает ее, хотя и тут дело благополучно кончается браком и подарками, в число которых входят на этот раз пардусы, соколы, меч Хозроя и шатер с золотыми кистями. Не это ли двойное похищение вызвало у Анны желание испытать подобное же приключение, чтобы походить на героев ее любимого романа – ее, возможно, настольной книги?
Можно было бы привести здесь и загадку о могильной плите Анны, на которой она якобы была изображена в головном уборе, «какие носят электоры империи», то есть напоминавшем опушенную мехом мономашку, как изображена Анна и на рисунке из коллекции Радзивилла, сделанном с киевской исчезнувшей фрески. Очень соблазнительна эта мономашка. Но здесь пришлось бы тогда пуститься в ученые доказательства, приводить цитаты, научные ссылки на источники и примечания комментаторов. Не лучше ли на этот раз ограничиться смутными догадками и подышать немного тем неуловимым, но плотным воздухом, в котором жила Анна, любившая книги, подписывавшая русскими буквами хартии и приобретающая для нас, благодаря этим обстоятельствам, особенно романтичный характер.