— Да, он хороший парень, светлый, приятный такой. Он благодарит вас за все, что вы для него сделали.
— Он скрывался у нас, — скромно заметила Мария.
— Вот видишь, — сказала Эмилия, обращаясь к Марии в успокаивающем духе и одновременно ободряя Валю, — он скрывался, долго ходил к Марии то на ночь, то на две, у меня ночевал и ничего, все обошлось, и до отряда дошел, воюет.
— Вы не боитесь, я постараюсь избегать записок, лучше на ушко шепну. Если только очень надо, то в пакетик с фотографиями.
— Как же ты добралась сюда? — спросила Эмилия.
— Мы с Тоней шли от ее дома, через теток.
— Да, как наш дружок туда был направлен, — задумчиво произнесла Эмилия. Ей вспомнился отчего-то тогдашний, уже ставший далеким эпизод с ключом в почтовом ящике.
— Что ты вечерами-то будешь делать? — спросила она Валю.
— Мне бы почитать. Хочется какие-нибудь стихи, только не о солнышке и теленке, а что-то о городской жизни, нашей доброй Риге, любви…
Мария взглянула на Валю, Эмилию. Глаза ее засветились хитростью.
— Попроси, Валя, Эмилию, она тебе мигом все достанет, даже сейчас, из сумки.
— А что, и вот тебе, читай, заучивай наизусть, — Эмилия извлекла из сумки небольшой томик.
— Александр Чак. Стихи. «Дорогой Эмилии…» Вы его знаете? — воскликнула Валя. — Он мой любимый поэт. Ой как здорово!
— Я тебя еще познакомлю с ним. Он мой большой… друг.
— Да? Ах вот как, — промолвила Валя.
— Мы думаем привлечь Александра к написанию листовок, у него чудный стиль, — весомо произнесла Эмилия, которая разрешала все самые запутанные вопросы быстро и логично.
Наступила пауза. Мария накрывала на стол к ужину.
— Знаете что, — сказала Валя, — не делайте этого, не надо ему писать листовки. Не стоит рисковать. Он же большой поэт. Он певец Риги, ее домов, улиц, людей, башней, колоколен. Он у нас один. Не надо ему писать листовок, Эмилия, поверьте мне. Мало ли что с ним будет? Но если придется, то познакомьте меня с ним.
Глаза Вали смотрели серьезно. Он прижала томик к груди, лицо ее посуровело и сделалось непреклонным. «Да, это мой характер», — подумала Эмилия, а вслух в несвойственной ей, мягкой манере произнесла:
— В нашем тихом омуте чертей прибавилось. Давай будем с тобой на ты. Ладно? — И она привлекла Валю к себе.
В тот же вечер, 21 ноября, Тейдеманис и Пуриньш честили на высоких тонах бригаду сыщиков, выезжавших в Истренскую волость для ареста Тони. Давно уже начальник и заместитель по оперативным делам не выступали единым фронтом против разгильдяйства в собственных рядах. Это их сближало, роднило и создавало фон истинного фронтового братства. Набычившийся Тео лез, как всегда, напролом. Дипломатичный, изворотливый Пуриньш бил незадачливых порученцев исподтишка, заходил с разных сторон и доказывал безмозглость оппонентов, которые и не думали защищаться перед двумя такими величинами.
— Какого дьявола вы залезли в дом самого объекта? — гремел Тео.
— Там, верно, только окончили печь хлеб в честь скорого прихода дочери и запах вился над деревней, они и перепутали дом, — добавлял Пуриньш.
— Кто из вас предложил лезть именно в дом Черковских, — орал Тейдеманис.
— Начальник местной полиции, — наконец выдавил из себя старший группы захвата.
— И вы послушали олуха, который умеет только стрелять кабанов, евреев, цыган и ловить рыбу? — спросил Пуриньш. — Вы днем побывали в деревне, определили наблюдательные пункты, откуда просматривался весь дом?
— А зачем им? Им подавай теплые печи — греть задницы. Эта девица сделала то, что вы не сообразили, канальи, все высмотрела и удрала, — шумел Тейдеманис.
Экзекуция продолжалась. Гестаповцы были очень заинтересованы в поимке Антонины там, в деревне, вдалеке от Риги, и ее изоляции. Они планировали в таком случае получить на Валю изобличающие показания, что она пришла от партизан. Другие люди, соприкасавшиеся в Валей, таких свидетельств дать не могли: кто знает, откуда она пришла. Да мало ли что можно было выбить из жительницы тех мест — связной партизан?
Ланге и Пуриньш лелеяли надежду захватить Тоню и сделать из нее предательницу или с ее помощью то же самое, что и с Валей. В их понимании там, где речь шла о человеческой жизни, можно было приставить острый нож к горлу и сказать: «Иди с нами или прочь из жизни». И победа была бы обеспечена. Тем более над слабыми женщинами. Однако получился промах.
В начале декабря Мария делала пачку свадебных фотографий, которые попросили повторить. Валя в комнате что-то писала. Вдруг Мария влетела в комнату.
— Валя, смотри, смотри! — воскликнула она и бросила мокрый еще снимок на бумаги Вали, отчего та быстро выдернула свои листки. — Смотри, это же наш дружок стоит в последнем ряду крайним справа.
Там действительно стоял Граф собственной персоной. Валя стала с интересом рассматривать снимок, спросив, кто женился и что за форма на некоторых молодых людях. Мария сказала, что насколько она знает, то жениха звать Лешей, невесту — не знает как, а парни в форме служат в какой-то там роте, да-да, в украинской, где и служил до бегства и наш… Она не успела досказать, как Валя перебила ее:
— А это кто? — и указала на узкоплечего, худощавого молодого мужчину в очках с тонкой оправой, с черной шапкой волос и с огромными ушами. Он стоял во втором ряду и, поджав тонкие губы, спокойно взирал в объектив.
Мария глянула туда же, развела руками и сказала:
— Я не знаю кто это.
— Зато я знаю, — прошептала Валя — С ним училась в университете, он учился на архитектора. Из очень богатой семьи. Его фамилия Эрис, он турок. Их семье принадлежало кафе на улице Кришьяна Барона, а живут они… точно на углу той же улицы и Парковой, в большом угловом доме, не исключено, что это их собственный дом. Но ведь он работает в «латышском отделе политической полиции». Как он влез на эту свадьбу? Ой, мамочки, это же страшное дело. Позови, позови Эмилию.
Объяснившись по телефону условной фразой с Эмилией, Мария пошла досушивать снимок.
Пришла Эмилия. Валя ей все объяснила. Добавила, что не раз сидела в турецком кафе Эриса, а потом сокурсники показывали, где живет его семейство.
— Эмилия, — сказала Валя, — надо не просто предупредить всех этих людей на снимке, это, пожалуй, рано еще делать, кроме паники ничего не будет. Надо выяснить, кто его привел туда, как он проник и чем он занимается. Стало быть, он бродил вокруг тех, кто бежал в партизаны в октябре, да? Ой-ой, что делать? Но сообщить надо, что такой тип лезет, вынюхивает… Посылать мне в отряд этот снимок без толку. Время уйдет. Надо найти здесь людей. Кого?
— Я тебя познакомлю с Густавом. У них своя группа. Это сильный парень, он мастером по станкам на текстильной фабрике работает. Комсомолец тридцатых. Дадим ему этот снимок. Я ему все объясню. Пусть поработают, выследят этого турка. Поручу Густаву, а потом, если захочешь, то познакомлю с ним. Идет?
— Да.
В тот же вечер Эмилия увиделась с Густавом. Она пришла к нему домой в тот момент, когда он играл в карты с Семеном Смушкиным, сыном богатого еврейского торговца, который вопреки происхождению еще в конце тридцатых вместе с Густавом принимал участие во всякого рода стычках с полицией. Недавно, выправив себе надежные документы на русского, перестал скрываться по подвалам, чердакам и легализовался. С юмором рассказывал он, как однажды в числе других беглецов из гетто прятался на каком-то складе вермахта под охраной немецких солдат, и когда их хотели арестовать латышские полицейские, то немцы защитили беглых, не пустив полицейских на склад.
Эмилия, увидев чужого человека, не знала как ей поступить. Густав рассеял ее сомнения, сказав, что Семен свой парень, что можно говорить, вдруг она расскажет, где сегодня можно достать списки карателей, проживающих в Риге. Очевидно, эту тему они обсуждали между собой. Густав, пошутив таким образом, думал, как на самом деле добраться до преследователей Семена.
— Скоро и Ольга подойдет, ты же встречала ее? — спросил Густав.
— Видела, по-моему, — осторожничала Эмилия.
— Это наш руководитель, — с некоторой обидой за столь скромный ответ об Ольге, которую он боготворил, сказал Семен.