Писатель сам сформулировал в одном из недавних интервью (по случаю присуждения ему премии имени Флайяно в 1979 году) «главный принцип» своего творчества: «Быть может, кто-нибудь из вас уже читал о тех не лишенных наивности поисках, которыми я занят в последние годы, — поисках некоего принципа, который помог бы собрать воедино растерянные мною надежды и вновь зажечь их в сердце, придав им большую конкретность. Порой мне кажется, что я нашел такой принцип, — это величие человека».
Несмотря на все трудности борьбы и разочарования, Дзаваттини верит в человека, в его разум, остается убежденным оптимистом.
«Переживаемый нами кризис, — пишет он, — это, как мне кажется, не кризис самой мысли, а проблема, которая повторяется из века в век и будет безжалостно повторяться до тех пор, пока будет существовать мысль для масс, а не мысль масс».
В отрыве итальянских художников, интеллигенции от масс Дзаваттини, вслед за Антонио Грамши, видит главную беду современной итальянской культуры. Культура должна стать достоянием всех и каждого, ибо все люди равны и одинаковы. Всякие привилегии, также и в области культуры, надо решительно уничтожить. В острополемической статье «Теперь с интеллигентом покончено» (1973) он писал: «Именно о массах забыла культура, забыла политическая власть… Да, потому что было время (я говорю о Ленине, но мог бы назвать и другие имена), когда интеллигент отождествлял себя с определенной массой, с каким-то одним классом. Ныне же он отождествляется с продукцией. И потому не может претендовать на роль двигателя. Он уже скорее прицеп, ибо продукцией распоряжается не он, а экономическая и политическая власть».
Отсюда четкая позиция Чезаре Дзаваттини в вопросе о гражданской ответственности художника, о буржуазной «маскультуре» и подлинной культуре масс — демократической, народной, национальной. Отсюда его бесчисленные практические инициативы: идея издавать дневники бедняков, итальянских детей, всех итальянцев; идея создания лучшими писателями Италии ста книг на все самые актуальные темы современной жизни, — такая библиотечка-минимум должна быть в доме у каждого; идея о том, чтобы лучшие писатели, ученые, деятели культуры и искусства приняли участие в написании мини-словаря, содержащего сто самых важных слов, и чтобы этот словарь стал настольной книгой всякого итальянца.
Одним из первых в Италии Дзаваттини почувствовал необходимость быть предельно доходчивым, ясным, прямым, даже категоричным. Он — противник каких-либо уступок, компромиссов, всякой многозначности, неопределенности, а также всего того, что в Италии называют «герметизмом» — всех «парализующих усложненностей, которыми литература наслаждалась в прошлом». При помощи литературных ухищрений буржуазное общество пытается скрыть свои структуры, замаскировать виновников повсеместного лицемерия и произвола. Тому, кто не хочет стать его сообщником, остается один выход: яростно атаковать это буржуазное общество всеми средствами художественного выражения, не слишком заботясь, однако, о соблюдении требований формы (чем непочтительнее к ним, тем лучше), необходимо ударить по отдельным представителям, классам, институтам существующего строя, начиная с литературы, которая продолжает прикрываться разными «тайнами», хотя во всем, что действительно жизненно важно для человека, нет ничего таинственного.
С годами Чезаре Дзаваттини осознал иллюзорность былых надежд добиться изменения окружающей действительности средствами искусства, как бы они ни были многообразны, эффективны и современны. И литература, и кино бессильны освободить человека — для этого необходимы коренные социальные сдвиги, осуществить которые под силу только массам.
«Я чувствую себя в долгу: я принадлежу к поколению, которое пыталось создавать новый тип литературы, кино — вообще искусства. Но беда в том, что все это не смогло автоматически открыть новый тип общественной и политической жизни… наша драма еще не получила политического разрешения, а ныне вновь пытаются заменить один тип литературы другим, не изменяя самого типа жизни».
Через любовь к человеку, веру в его величие писатель пришел к осознанию роли масс. Только они смогут начать новую жизнь, глашатаем которой вот уже полвека выступает Дзаваттини в литературе, кино, изобразительном искусстве, общественной деятельности. Его титанический труд, неукротимая энергия, боевой задор, неистощимая фантазия, верность жизненной правде, доброта к людям, непримиримость к тому, что мешает им жить спокойно и счастливо, весь подвиг столь плодотворной жизни художника-гражданина — поистине пример подлинного величия Человека.
Г. Богемский
ПОГОВОРИМ ОБО МНЕ
На моем рабочем столе — чернильница, ручка, несколько листов бумаги, моя фотография. Какой у меня большой лоб! Кем станет этот красивый молодой человек? Министром, королем?
Посмотрите на суровую линию рта, на глаза. О, эти задумчивые, впившиеся в меня глаза! Порой я испытываю истинное смятение и спрашиваю — неужели это я? Целую свои руки, придя к выводу, что этот молодой человек — все-таки я, и снова с усердием принимаюсь за работу, чтобы быть достойным его.
Ночью 17 января 1930 года я читал роман о любви. В камине потрескивали дрова. Лежа в мягкой постели, я время от времени прерывал чтение, чтобы послушать, как шумит в лесу ветер. За начищенными до блеска стеклами окон были видны бледное небо и два дерева на запорошенном снегом холме. Я взглянул на настенные часы. Погасил свет и свернулся калачиком под одеялом. «Поспим», — сказал я себе. Прошло двадцать, тридцать минут — я понял, что лежу с открытыми глазами. Час спустя я все еще зачарованно глядел на звезды, которые мало-помалу исчезали за облаками, приплывшими с моря. Я размышлял о своей бессоннице, когда одно облако разродилось мелким дождичком. Я повернулся на бок и твердо решил заснуть. Внезапно — я уже почти задремал — до меня донеслись странные шорохи и шумы. «Наверно, это призраки», — подумал я. Тихонько поднял голову и огляделся вокруг. Комнату слабо освещал огонь последних, догоравших головешек. Нет, я не ошибся. Прозрачные, похожие на паруса фигурки поколыхались над мебелью, сливаясь с дымом из камина, а затем застыли перед зеркалом. Свет я не зажег, а остался лежать и притворился, будто сплю.
Еще с детства я привык к посещениям призраков. Мой дом, большой и старинный, окружен кипарисами, ближайшее селение от него — на расстоянии ружейного выстрела. Все это, и более всего моя увядшая, угрюмая, в неизменном трауре тетушка, было для призраков отличной приманкой. Когда мы обедали в холодной столовой за пределами белого круга света, который лампа струила на скатерть, мы и сами казались тенями, а из комнат второго этажа доносились скрипы, хлопанье дверей. Тетя говорила: «Это призраки», и мы продолжали есть чинно и спокойно.
По совести говоря, разве они так уж зловредны? Ну, двигают стулья, заставляют мебель скрипеть. Дожидаются темноты — и начинают свои обычные проделки: тот листает книгу, тот колышет оконные занавески, тот тихонько открывает шкаф. Признаться, я порой развлекаюсь тем, что их пугаю. Внезапно вхожу в комнату и зажигаю свет. И вижу повисший в пустоте стул, стоящую, ребром страницу книги.
Люди клевещут на них. Своей враждебностью загоняют их на чердаки разрушенных домов. А ведь призраки охотно побыли бы с нами. Я словно слышу их голоса: «Мы будем вести себя тихо, прилично, только дайте посидеть с вами хоть часок». Бедняжки, они радуются уже одной возможности приблизиться к теплому дыханию живых. Между тем человек, едва их замечает, тут же начинает кричать, вопить, звать соседей.