Мир! Мир не для какого-то одного или другого человека, а точка, в которой достигается равновесие между индивидуумом и коллективом. Нет более современного слова, чем это, в социальном смысле. В самом деле, никогда в веках не говорили о мире так, как говорят теперь. Это слово входит в нашу повседневную речь, а также заставляет предпринимать определенные шаги, в результате которых мы никогда уже не отступим с позиций, что мы достигли. Нам кричат, что не все мы искренни. Но они не видят, что колесо уже пущено в ход и никто не сможет его остановить, а следовательно, даже если кто-нибудь, запуская его, и был неискренен, то остался с носом. Некоторые из наших шагов наивны, недостаточно продуманны — это поиски, стремление проникнуть в середку круглого, как шар, слова. Но, мне кажется, я еще не видел плакатов, объясняющих, как в толковом словаре, слово «мир»; точно так же еще не спрашивали всех школьников, как они понимают значение этого слова, не спрашивали, каким образом каждый из нас может способствовать — или мешать — миру… Мир — это не бесстрастное состояние: полны страсти конгрессы матерей, не желающих больше войн, конгрессы людей, которые во всех уголках земли на своем языке требуют: «Долой войну!»
Я говорил, что постепенно осознал значение премии — оно выходит далеко за пределы того, что относится к моей скромной персоне. Как видно, итальянское кино вносит свой вклад в дело мира.
Моя мать усаживается на стул, как в театре: сейчас в телевизионных новостях покажут вчерашнюю церемонию вручения премий «Серебряной ленты». Там появлюсь также и я. Но я не появляюсь: кто-то — чик! — вырезал именно меня.
В комнату вошла мать и сказала мне, что в церкви св. Агнессы и во всем нашем квартале страшное волнение: этой ночью запущена ракета с людьми на борту. Я хочу встать, несмотря на азиатский грипп, и пойти купить экстренный выпуск газеты с этим известием, шагать среди хора восклицаний, сказать кому-нибудь о том, что если это не послужит делу мира, тому, чтобы свободно и «вместе» исследовать человеческую душу, как исследуют космос, то я возьму мегафон, заберусь на высокую гору, крикну оттуда «дерьмо!» и пущу себе пулю в лоб.
С мессы возвращается моя дочь и говорит, что в космос, оказывается, запущены не люди, а собаки. А я-то уже представлял себе, как астронавты в сверкающих доспехах попадают на одну из планет и вдруг за какой-то скалой находят там… Кого бы вы думали? Самого господа бога, только, может быть, без бороды. Я ждал вас, говорит он и начинает рассказывать: «Я родился в таком-то году…»
Это наметки сценария мультипликационного фильма, написанного для фирмы «Гаммафильм». Лента начинается со списка сотрудников, принимавших участие в ее создании: 8 миллионов жителей Ломбардии, 6 миллионов жителей области Венето, 7 миллионов жителей области Эмилия и далее — сардинцы, неаполитанцы, сицилийцы и прочие, то есть все те, кто и составляют 50 миллионов человек, населяющих нашу страну. Экран мало-помалу погружается в темноту, и в уголке его появляется лицо знаменитого актера. Изображение растет, разрывая мрак, как черную бумагу, и актер просит нас говорить шепотом, так как в Италии почти все еще спят, хотя солнце уже отправилось в путь, покинуло дальние страны и скоро придет к нам. Пока же актер чиркает спичкой: сквозь тьму действительно уже проглядывают очертания нашего «сапога». Белая пена морского прибоя с грохотом бьется о длинную линию берегов; «сапог» растет, приближается, и перед нами мелькают, сменяясь с молниеносной быстротой, то гора, то дорога, то озеро, то вдруг — ни больше ни меньше — римский Форум, среди колонн которого стаями носятся бездомные кошки; и спины их сверкают в серебряном лунном свете…
«Синьоры, уже близок рассвет». С самого края кадра бьется что-то серое. Это хлопают крылья птиц, улетающих в дальние края: их крылатая вереница пролетает под постепенно бледнеющим ковшом Большой Медведицы. Милые сердцу призраки, являющиеся каждую ночь составить нам компанию, возвращаются в свое царство. Целые толпы призраков, словно тучи, пересекают экран, улетая в бесконечность. Но внезапно один из них в этом безумном беге вырывается вперед, словно от кого-то удирая. Это Муссолини. Он дико вращает глазами, а за ним по пятам гонятся призраки с палками; в них мы узнаем Гарибальди и Мадзини. Преследуемый и преследователи исчезают в вышине, а об экран звонко, словно о жестяной лист, ударяется град пуль.
Одной пуле удалось продырявить завесу ночи — сквозь отверстие пробивается и падает на какой-то город первый тонкий лучик света. Вот он на мгновение освещает один памятник — это знаменитая Пизанская башня и площадь с ее белокаменными чудесами. Но чернота, еще закрывающая экран, словно разбуженный осьминог, пытается закрыть это светлое пятнышко. Между тьмой и светом начинается схватка; воины света устремляются на черное чудовище, из его ран вырываются снопы лучей, которые, как стрелы, падают то в один, то в другой уголок Италии — на деревушку в Лукании, на озеро в Ломбардии, на понтонный мост через По, на один из шпилей Миланского собора.
Наконец всходит солнце, свет побеждает тьму, и диктор может воскликнуть: «Здравствуй, Италия!» Один из солнечных лучей падает на роспись, украшающую сицилийскую повозку, и освещает фигурки христиан и язычников как раз в тот момент, когда они прерывают свою битву, ибо наступило утро.
С верфи в Монфальконе стремительно сходит в море только что построенное судно, вздымая сверкающие каскады воды. Рыбы шлепаются обратно в море, где мелкую рыбешку заглатывают крупные хищники.
В Апуанских Альпах — царстве мрамора — вдоль величественного горного склона бесчисленное множество молотов звонко отбивают породу; склон постепенно тает, словно какой-то скульптор-гигант высекает из него свое произведение; и вот от всего мраморного монолита остается лишь одна статуя — из-под яростных ударов резца вышла микеланджеловская «Пьета Ронданини».
Удары резца сменяются торжественным стуком штампов и печатей. Такое впечатление, что экран штемпелюют; на нем появляются четкие надписи: «Срочно», «Весьма срочно», «Секретно», «Лично», «Конфиденциально», «Совершенно конфиденциально», «Муниципалитет», «Провинция», «Область», «Замминистра», «Начальник управления», «Завотделом», а потом — резолюция, наложенная специальной печатью; сначала маленькая, она затем все увеличивается в размерах, пока не закрывает весь экран: «Сдано в архив». По-видимому, мы очутились в одном из огромных бюрократических учреждений нашей столицы. У окошечка, где принимают по пенсионным делам, — длинная очередь раненых и инвалидов в мундирах времен разных войн: гарибальдиец, ливийский стрелок, крестоносец, древнеримский воин и женщины в трауре.
У окошечка налогового отдела — посетители, причитающие на манер плакальщиц в античной трагедии. А потом — коридоры, шкафы, лесенки, переходы, в которых сталкиваются, мешают друг другу чиновники, волокущие охапки канцелярских папок и ищущие затерявшееся «дело»; ящики открываются и закрываются, из них подымаются клубы пыли и несутся звуки музыки самых различных эпох, даже весьма далеких. Вот из одного неожиданно раздается мотив «Джовинеццы»[16] и выглядывают головы в черных фашистских фесках, но архивариус поспешно захлопывает ящик и продолжает рыться в соседнем, при этом выполняя все резолюции, которые находит на бумагах: «Смотри исходящий номер», «Можете плакать», «Приходите завтра» (сцена принимает форму и цвет игрового поля из старинной игры «Вверх и вниз»; она состоит в том, что гражданин перемещается, словно фишка, в зависимости от выпавшего числа очков на игральной кости).
На улице стайки детей идут в школу, пуская и ловя солнечные зайчики. Идут дети в школу и по деревенскому проселку, у некоторых за плечами ранцы, а один тащит на себе, как в книге Де, Амичиса[17], другого ребенка, держащего в руках костыли, — это обложка журнала «Доменика дель коррьере». Вот вдалеке показалась школа. К массивному зданию со всех сторон стекаются дети — пешком, на велосипедах, верхом на своих товарищах. Всех их поглощает величественный подъезд — всех, за исключением одного, который вместо того, чтобы идти на занятия, решил прогулять школу и вприпрыжку направляется в поля. Это не кто иной, как Пиноккио.
17
Де Амичис, Эдмондо, (1846–1908) — итальянский писатель, автора известной книги «Сердце» (в русском переводе «Дневник школьника»).