Ни дискурсивные практики, ни их сочленения в дирскурсивные ансамбли не налагаются на эпистемы "Слов и вещей". Это свидетельствует о значительных сдвигах в методологической позиции автора. Дело здесь не только в переименовании старых понятий (понятие "эпистемы" практически почти не встречается в последующих работах Фуко), но в выявлении новых возможностей исследовательской работы.
В "Археологии знания" и последующих работах Фуко разрешаются по крайней мере некоторые противоречия, которые в "Словах и вещах" приводили в тупик. Очевидная произвольность выбора тех или иных фактов в "Словах и вещах" снижаются анализом закономерности дискурсивных практик "Археологии знания"; вместо ссылок на авторов и произведения предлагается программа исследований "авторской функции" в произведениях различного рода и разных исторических эпох; внутренняя однородность и приглаженность эпистемического пространства сменяется возможностью разноуровневых дискурсивных практик и выявлением их взаимосоотношений; прерывность между эпистемами, напротив, обретает возможность быть осмысленной наряду с другими преобразованиями, происходящими в структуре дискурсивных ансамблей. Так, происходит сужение общенаучных и философских претензий Фуко и вместе с тем расширение исследуемого им материала.. Например, книга "Надзор и наказание" (результат длительной работы Фуко в составе комитета по обследованию состояния французских тюрем) содержит исторический очерк пенитенциарной системы в европейских странах от средневековья и до наших дней. Следующей частью "археологии культуры" должен стать шеститомный труд по истории секса. Словом, Фуко продолжает "подрывную работу" (выражение одного из французских критиков) исследователя, снимающего запреты современного буржуазного общества на те или иные предметы, символы, значения. Творческая биография исследователя далека от завершения. Время окончательных оценок для Фуко еще не наступило.
Мы видим, таким образом, что ответ на ту культурную ситуацию, в которой находится и пишет Фуко, не является ни апологетикой наличной действительности, ни бегством в сферу иррационального и субьективистского. При всей кажущейся абстрактности своих построений Фуко продолжает трезвый, кропотливый, систематичный труд ученого, хотя и лишенный позитивных социальных перспектив, но тем не менее несущий в себе ощутимый заряд интеллектуального критицизма. Именно этим он и интересен для советского читателя.