Я пересекался пару раз с этими самогонщиками. Знал, что одного зовут Артур, а другого Футболист. Когда они пили, то становились очень агрессивными, и это в них мне очень не нравилось, но трезвыми – они были милейшими людьми.
Маша возвращается с салфеткой, пропитанной увлажняющим кремом.
– Господи, – говорит она, – зачем тебе все это старье. Вот же иллюстрация лучше. Помнишь эту фразу, которую говорят все эти говно-патриоты, про то, что Россия – это такая пьяная изнасилованная женщина, которая одновременно и мать, и девственница, лежит во мху, среди берез в цветном платке на плечи брошенном.
Они потому такие уродливые и ничего не делают. Это и есть работа в обратную сторону. Мы же знаем, что дочь алкоголика любого нормального мужика доведет до алкоголизма. Нормальная работа психики. Если всем говорить вот эту херню про пьяную женщину-Родину, то через некоторое время ты сам превращаешься в мужика, который пьет и бьет свою бабу, потому что сама напросилась.
Или говорит, что бьет.
Маша достает из стола новую пачку сигарет и закуривает:
– Что будем делать? – спрашивает она.
– Сейчас. Секунду.
Я делаю новости громче. Передают репортаж из аэропорта, уже пошел пятый час, как самолет с террористами и заложниками на борту приземлился, им не дают вылететь, они угрожают начать расстреливать заложников, какой-то военный чиновник говорит, что ситуация под контролем. Говорит он это в помещении, но не аэропорта. Это какой-то ангар, в котором развернули оперативный штаб. Мы молча внимательно смотрим.
Когда репортаж заканчивается, я убираю звук. Потом, помедлив, выключаю телевизор совсем.
– Что делать? Так. Нам нужно заехать в супермаркет, купить сигарет, а то у меня заканчиваются, и бутылку, потом заехать в «Фэрбенкс», забрать Жеку и уже оттуда двинуть. Но сначала я предлагаю поесть. То есть первым делом куда-нибудь в «Сунь-цзы», например, или, если хочешь, можем поехать в «Le Corbusier»?
– Ясно. Тогда я надену платье с вырезом на спине.
Маша уходит. Где-то в глубине квартиры мелодия наконец-то сменяется. Теперь это Дэвид Боуи.
«I’m an alligator, I’m a mama-papa coming for you…»
Я допиваю свой абсент и хочу сделать еще.
– Сделай мне тоже, – кричит Маша.
Мне иногда кажется, что она знает все, что я делаю.
Я делаю еще две порции. Маша возвращается, в руках у нее туфли. На ней черное платье из плотного шелка с серебряной фурнитурой. Спереди платье полностью закрыто – это просто кусок ткани, от плеч начинаются красивые складки. Сзади глубокий разрез, такой, что спина полностью голая, и разрез сбоку почти до бедра. Когда она садится, разрез раскрывается и оголяет длинную гладкую ногу. Спина молочно-белая, кожа нежная. Маша знает, что любое давление оставляет след, поэтому держит спину прямо и не касается спинки стула. На шее пара длинных ниток черного жемчуга. Слегка наклонившись вперед, одной рукой она надевает туфлю и пытается застегнуть ремешок, а другой прижимает часы к ноге, чтобы не соскользнули с запястья. Небольшие, круглые, с перламутровым циферблатом и специальным замком. Я ставлю рюмки на стол и помогаю застегнуть ремешок часов, она крутит рукой, чтобы выровнять часы, и надевает вторую туфлю.
Встает. Расправляет платье. Пару раз притоптывает, чтобы туфли не скользили. На каблуках она выглядит выше, стройнее и еще сексуальнее. Сквозь платье слегка обозначается нижнее белье. Мне хочется погладить ее бедро, но она ускользает, даже не заметив моего движения.
Она выходит в коридор и занимается прической. Расчесывает каре на прямой пробор, слегка закрепляет все лаком.
Длинные черные жемчужные нити теперь висят на спине, спереди это похоже на строгий ошейник, я наблюдаю за ней в зеркале. Это старинное венецианское зеркало в более молодой раме. Раме лет сто, тогда как зеркалу уже, наверное, лет триста. На мгновение она замирает, взгляд уходит куда-то в себя, и в ней появляется что-то вермееровское. Не в ней самой, а в ее отражении. Вот рама, вот свет, вот она. Это длится всего мгновение, потом взгляд проясняется. Чуть поворачивается, проверяет, не слишком ли глубокий разрез на спине, не видно ли лямку. Снова оглядывает себя с некоторым сомнением, поджимает губы, а потом, как будто приняв решение, уверенно кивает и отворачивается от зеркала.