– О! Кстати о Винтур, прости, дорогой. – Маша касается руки Темы и поворачивается ко мне: – Ты видел Жеку?
– Ага, она где-то здесь, я сказал, что мы будем в чилауте.
Я рассматриваю танцующих и почти не участвую в разговоре.
– А причем тут Винтур? – не понял Тема.
– Демаршелье и фото на загранпаспорт.
– Что? – Тема поднимает брови.
К нам подходит парень в рваных джинсах и белой футболке и, старательно делая вид, что нас с Темой нет, обращается к Маше: Привет, мне кажется, мы с тобой классно зажгли в прошлом году на Ибице.
Маша останавливается, смотрит на парня поверх очков сверху вниз, после чего, повернувшись к Теме, трогает его руку.
– Я тебе потом расскажу про Винтур, дорогой. Только напомни мне, – Маша одним глотком опрокидывает виски, ставит стакан на стойку и берет сумочку. – Все, пошли отсюда, здесь скучно.
Мы встаем и начинаем пробираться сквозь толпу в сторону чилаута. Меня кто-то хватает за руку. Я оборачиваюсь, это Надя.
Надя – довольно известная модель. Когда-то у нас была недолгая связь, которая была обоим не в тягость, но быстро сошла на нет, и теперь мы просто хорошие друзья.
– Я вас догоню, – говорю я Маше и возвращаюсь к Наде, обнимаю ее и целую в щеку, от нее пахнет персиками.
Рядом с ней стоит японец в черном костюме.
– Конбан ва, – говорю я, – Икага дес ка?
Это все, что я знаю по-японски. Наши отношения с Надей завершились, когда она в очередной раз уехала на полгода в Токио, где она была очень популярна в тот момент. Мы некоторое время общались через интернет, и она меня научила нескольким словам вежливого поддержания разговора.
Японец что-то отвечает, а Надя начинает весело, с японским привкусом, смеяться. Японец сбивается и что-то спрашивает у Нади, она, видимо, объясняет ему что-то, что я сказал – это все, что я знаю по-японски, и, в общем, в данный момент я его совершенно не понимаю.
Я улыбаюсь японцу. Он тоже начинает смеяться. Я жму его руку. Он кланяется мне. От него пахнет пивом.
– Как дела, дорогой?
– Как обычно, глядя на тебя, понимаю, что мир не безнадежное место, – отвечаю я. Надя снова начинает смеяться.
У Нади очень интересные отношения с окружающим ее миром. Вся ее жизненная философия описывается одной фразой – Бог в мелочах. Но со временем эта фраза обретает новые смыслы. Если в начале она была «христианкой» и говорила, что в мелочах Бог, то потом она изменила позицию на прямо противоположную – в мелочах дьявол. Теперь же стала язычницей, и фраза звучит – молиться богу мелочей. Она читает Сей Сёнагон в подлиннике, собирает винтажные платья пятидесятых годов и виниловые пластинки с американской музыкой тридцатых.
Японец касается Нади и что-то говорит ей. Она улыбается ему и, обернувшись ко мне, пожимает плечами: «Прости, дорогой, долг. Была рада тебя увидеть. Напиши как-нибудь письмо. У тебя еще сохранилась та бумага, которую я тебе подарила?»
Не дождавшись ответа, она скрывается в толпе.
Я смотрю на танцпол, на Дэйва, как он летит сквозь вселенную, бит проходит сквозь меня волнами. Мне кажется, что еще пара мгновений и этот бит унесет все мои мысли в космос: холодный и бесчувственный космос. Во мне поднимается волна нежности и любви. Как счастлив я мог бы быть в этом холоде и бесчувственности. Потом я беру себя в руки и, повернувшись ко всему этому спиной, твердой походкой иду в чилаут.
8
Добравшись до чилаута, Маша тут же с ногами забирается в chaise longue model No. B306.
Я сижу в кресле Людвига Мис ван дер Роэ.
Оксана, Жека и Тема сидят на диване.
Перед нами низкий прямоугольный столик из тех, что нужны не для еды, напитков, а чтобы слушать того, кто говорит с тобой. Но на нем все равно стоят напитки, вазы с орехами, тарелка с запеченными на вишневых углях улитками, какие-то мелкие бутербродики. Напитки здесь наливают сами, поэтому, взяв на себя обязанности бармена, я сделал пару смесей на основе кюрасао.
Тема говорит.
– Книжка 78 года. Или около того. Называется «Антиискусство и… буржуазная действительность», что ли… наверно… или как-то так. В общем, такая классическая пропагандистская книжка. О том, что неправильное буржуазное искусство нифига не отражает действительность в отличие от правильного социалистического реализма. В конце есть репродукции неправильного буржуазного искусства. И написано художник Э точка Уорел «Мерлин Монро», Р точка Раушенберг «Буйвол». Д. Кунинг. Все это плохого качества, очень плохого качества. Даже очень-очень плохого качества. Черно-белое. Очень страшное. Разглядеть что-то практически невозможно. Глядя на это, действительно понимаешь, какое же страшное это буржуазное искусство.