– Я обо всем позаботилась, – говорит она.
– Люблю вас, – говорит Оксана, обнимая нас обоих.
Мы курим и поэтому, пока она нас обнимает, стоим в дурацких позах, отодвинув руки с сигаретами далеко назад, чтобы ничего нигде не прожечь.
– Я хочу сказать, – говорит Оксана, – я выберу что-нибудь для клуба. На стену повесить.
У входа в «Фэрбенкс» все еще толпятся люди. Красивые и молодые переминаются с ноги на ногу. Смотрят на нас со смесью презрения и зависти. Много скрытой зависти и показного презрения.
Город не спит.
9
Дорога в аэропорт.
Полчаса назад начался первый осенний дождь. Жека подняла крышу, и я слышу, как дождь тихо стучит по ткани. Нам навстречу все время едут машины, поэтому Жека не включает дальний свет – видно только на несколько метров вперед. Дорога мокрая и черная.
В машине тихо играет какая-то плавная музыка. Нежная Анни Ленокс, кажется, самая грустная песня. Мы сосредоточенно молчим.
Маша курит на заднем сиденье. Она проверяла телефон, читала новости, но потом отвлеклась и теперь загипнотизирована пролетающим за окном пейзажем. За горизонтом виден свет – но я никак не могу понять, то ли это не ушедший еще закат, то ли уже приближающийся рассвет. Наверно, рассвет. Должен быть рассвет.
Я смотрю вперед, на дорогу, исчезающую под капотом автомобиля.
В голове звучит бит из «Фэрбенкса».
Непонятно почему, я начинаю вспоминать лето. Я на пляже, лежу на каком-то покрывале. Рассматриваю сосновые иголки в желтом песке. Мне жарко, я думаю о том, чтобы пойти в воду, но мне лень шевелится. Передо мной «Бессмертие» Кундеры, открытое на первой странице. За те несколько часов, что я пытаюсь читать, эти страницы уже пожелтели, между ними нападал песок и иголки.
Я все думаю про эту историю с жестом. История про немолодую женщину, которая вдруг оборачивается и каким-то очень юным жестом машет кому-то. И как автор долго и подробно описывает каждого участника этого жеста: как сама женщина видит себя, как ее видит тот, кому она машет, как ее видит тот, кто наблюдает за ними обоими.
Я думаю о том, что для автора эта деталь так заметна именно в силу огромной разницы между той юной девушкой, которой принадлежит этот жест, и той женщиной, которая сейчас его вдруг воспроизвела. Именно эта разница дала автору возможность увидеть и написать.
Написать так, как будто это что-то невероятное, вот эта память себя. Вот это несоответствие себе настоящему.
Но ведь мы всегда такие. Сквозь нас всегда проступает другой. Другой ты, моложе и глупее. Другой Другой.
Иногда я замечаю, как сквозь меня проступает мама. Ее жесты. Ее смех. Иногда я вижу Витьку. Иногда это Маша или Тема. Как будто я – это странное зеркало, которое показывает всех, кто перед ним когда-то стоял, но не сразу, а по своему усмотрению.
Я думаю о том, что я и кто я. Можно ли тогда вообще говорить обо мне? О каком-то настоящем мне?
Несколько лет назад я прочел у Фуко в «Истории сексуальности» о том, что в Риме был период, когда вся жизнь человека была подчинена формуле «Заботиться о себе». И пусть это звучит как рекламный слоган, но это было время, когда человек уделял очень много времени самому себе: он основательно ел, правильно спал, занимался спортом, отводил несколько часов дня, чтобы размышлять, читать, слушать музыку в одиночестве. Отвечал на письма. Занимался хозяйственными делами, потом перед сном обдумывал свой день – все ли он сделал правильно, не сказал ли он чего-то, что могло навредить или задеть. Это было время расцвета Рима. Это был такой своеобразный «национальный проект», если говорить в терминах современности.
Каждый занимался только своим делом, каждый думал только о своих делах.
Я думаю о том, что мы сейчас, те, кто едет в этой машине, те, кто остался в «Фэрбенксе», те, кого я считаю своими друзьями – мы все живем в рамках какого-то очень похожего проекта.
Если верно то, что «Другой» – близкий Другой или «Большой другой» – организовывает мой мир, то кто мой «Другой»?
И если я – это зеркало. То, возможно, мой Другой, тот, кто делает мир вокруг меня терпимым – это все мои друзья. Мы отражаемся друг в друге и тем самым и поддерживаем друг друга.
То, как мы покупаем, то, как мы едим и пьем, своими правилами и своими ритуалами, всей своей жизнью мы сделали так, чтобы никакой другой «Другой» не касался нас. Мы очень медленно, но неостановимо, последовательно удаляем любой вариант организации нашей жизни извне. Мы смогли огородить свой сад неприступной и каменной стеной и теперь возделываем его в меру своих сил.