Помни, какой ты сын. Помни, какой ты друг. Помни себя влюбленным и любимым.
Думай.
Зачем бы еще все это?
10
Машина с выключенными фарами въезжает на взлетно-посадочную полосу.
Здание аэропорта освещено. Напротив стоит одинокий самолет. Он выделен прожекторами. Позади – черная, четкая длинная тень. Вдоль бока тянется красное набранное псевдостаринным шрифтом слово «Россия» с завитками и крендельками. Вокруг невероятная тишина. Невероятная еще и потому, что аэропорт всегда звучит, тут всегда шум моторов, двигатели набирают высоту, шасси касаются асфальта. Сейчас ничего этого нет. Такая тишина бывает в заброшенных зданиях заводов. Ты идешь по цеху и слышишь звук всех станков, что тут были. Так и здесь. Тело подсказывает звук самолета. Но его нет, и голова от этого немного кружится.
Все остальные самолеты убраны. Вокруг стоит предрассветная дымка. Темнота, как будто запылилась.
В самолете пятьдесят человек заложников и десять террористов. Самолет, по их утверждениям, заминирован. Я вижу спецназовцев, сидящих у шасси самолета. Они пробрались туда, когда подъезжала машина заправки.
Дождь перестал. В воздухе тонкий запах осени: немного бензина, сухой травы и мокрого асфальта. Зябко.
Жека открывает багажник и вынимает сумку. В сумке фотоаппарат, объективы, вспышки. Она бросает сумку на заднее сиденье и достает фотоаппарат. Мы с Машей курим чуть в сторону. Где-то в траве свербит цикада.
– Никогда не мог понять, с какой стороны идет звук, – говорю я, выдыхая дым, – когда они стрекочут, всегда кажется, что с другой стороны, а потом у тебя из-под ног выпрыгивает такое чудовище размером с комнатную собаку, и звук прекращается, и оказывается, что ты шел прямо на него, хотя думал, что специально идешь в другую сторону. Ты не замечала такого?
Маша молчит.
– Может, поедем потом в караоке? Ты как? Еще не устала?
Мы курим. Молчим. Слушаем цикад. Аэропорт и самолет кажутся заброшенными. Только электрический свет, который запутался в проводах и все никак не погаснет. Последний затянувшийся спазм электричества. Такой момент бывает в фильмах про конец света: цивилизация погибла, а мы последние люди на земле.
Хотя нет. Я вижу, как спецназовцы под самолетом начинают шевелиться. Один из них приоткрыл люк в дне и втекает внутрь. Свет такой яркий, что это похоже на театр теней. Одни черные силуэты вместо людей. Я считаю – один, второй, третий.
Жека сует мне в руку бутылку шампанского и смотрит в фотоаппарат, настраивая.
Я ставлю бутылку на асфальт и, взяв Машу за подбородок, поворачиваю ее лицо к свету.
– Давай я помогу, – говорю я.
Посмотрев в сумочке, Маша находит матирующие салфетки. Я беру одну и провожу по лбу, носу и подбородку. Она находит помаду и проводит ею по губам. Втягивает губы, как бы целуя саму себя.
Я беру бутылку, снимаю фольгу, начинаю раскручивать все эти бесконечные пружины, в руках у Маши бокалы.
Из самолета слышится глухой хлопок, долгое мгновение, очень долгое мгновение спустя со стороны аэропорта к самолету бегут темные тени. Они больше похожи на горбатых карликов в готических плащах. В фильме «Фантазм» были такие. Слышится автоматная очередь. Приглушенная обшивкой, она звучит, как новогодние петарды в соседнем дворе или дальше: мягко и безопасно.
Я выстреливаю пробкой. Струя бьет вверх.
Маша подставляет бокалы. Шампанское пенится, заливает нам руки. Маша инстинктивно выгибается назад, не забывая при этом, что на снимке должно получиться красиво.
Жека начинает щелкать фотоаппаратом.
На здании аэропорта зажигаются дополнительные прожектора. Спецназовцы бегут, уже не пригибаясь, с оружием наперевес. Одна из дверей самолета распахивается, и оттуда вырывается сноп огня и дыма. Из двери выпадает женская фигурка, кажется, это стюардесса, она падает на асфальт и замирает.
Шампанское выдыхается. На стеклах наших очков отражаются фотовспышки, мы улыбаемся. Я держу Машу за талию, со спины нас освещает пламя пожара в самолете.
С характерным шипением распускается оранжевый спасательный трап. Он накрывает стюардессу так, что видны только лодыжки, одетые в практичные черные туфли на невысоком каблуке.