СЛОВО 39.
О томъ, почему люди душевные прозираютъ вѣдѣніемъ въ нѣчто духовное, соразмѣрно съ тѣлесною дебелостію, какъ умъ можетъ возноситься надъ оною, какая причина тому, что не освобождается отъ нея, когда и въ какой мѣрѣ можно уму пребывать безъ мечтанія въ часъ моленія.
Благословенна честь Господа, отверзающаго предъ нами дверь, чтобы не было у насъ иного прошенія, кромѣ желанія къ Нему устремляться. Ибо въ такомъ случаѣ оставляемъ мы все, и душа устремляется во слѣдъ Его Единаго, такъ что нѣтъ у нея попеченія, которое бы воспрепятствовало ей въ ономъ созерцаніи Господа. Въ какой мѣрѣ, возлюбленные, оставляетъ умъ попеченіе о семъ видимомъ, и озабочивается упованіемъ будущаго, соотвѣтственно возвышенію своему надъ попеченіемъ о тѣлѣ и надъ помышленіемъ о семъ попеченіи, въ такой же утончается онъ и просвѣтляется въ молитвѣ. И въ какой {165} мѣрѣ тѣло освобождается отъ вещественныхъ узъ, въ такой же освобождается и умъ. И въ какой мѣрѣ умъ освобождается отъ узъ попеченій, въ такой просвѣтляется онъ; а въ какой просвѣтляется, въ такой же утончается и возвышается надъ понятіями вѣка сего, носящаго на себѣ образы дебелости. И тогда умъ научается созерцать въ Богѣ, сообразно Ему[232], а не какъ видимъ мы. Если человѣкъ не содѣлается сперва достойнымъ откровенія, то не можетъ видѣть онаго. И если не достигнетъ чистоты, понятія его не могутъ стать просвѣтленными, чтобы видѣть ему сокровенное. И пока не освободится отъ всего видимаго, усматриваемаго въ видимой твари, не освободится и отъ понятій о видимомъ, и не содѣлается чистымъ отъ потемненныхъ помысловъ. А гдѣ тьма и спутанность помысловъ, тамъ и страсти. Если человѣкъ не освободится, какъ сказали мы, отъ сего и отъ причинъ къ тому, то умъ не прозритъ въ сокровенное. Посему Господь прежде всего велѣлъ взяться за нестяжательность, удалиться отъ мірского мятежа и отрѣшиться отъ попеченія, общаго всѣмъ людямъ, сказавъ: всякъ, иже не отречется отъ всего человѣчества и отъ всего своего, и не отвергнется самъ отъ себя, не можетъ быти мой ученикъ (Лук. 14, 26, 33).
Чтобы умъ не терпѣлъ вреда отъ всего, отъ зрѣнія, отъ слуха, отъ попеченія о вещахъ, отъ ихъ истребленія, отъ ихъ умноженія, отъ человѣка, и чтобы связать его единымъ упованіемъ на Бога, Господь отклонилъ отъ насъ всякое попеченіе мудрованія отрѣшеніемъ отъ всего, чтобы вслѣдствіе сего возжелали мы собесѣдованія съ Богомъ. Но молитва имѣетъ еще нужду въ упражненіи, чтобы умъ умудрился долговременнымъ пребываніемъ въ оной. Послѣ нестяжательности, разрѣшающей наши мысли отъ узъ, молитва требуетъ пребыванія въ оной, потому что съ продолженіемъ времени умъ снискиваетъ навыкъ къ упражненію, познаетъ, какъ отражать отъ себя помыслъ, и долгимъ опытомъ научается тому, чего заимствовать не можетъ {166} изъ иного источника. Ибо всякое настоящее житіе[233] заимствуетъ возрастаніе отъ житія предшествовавшаго, а предыдущее требуется къ снисканію послѣдующаго. Молитву предваряетъ отшельничество, и самое отшельничество нужно ради молитвы, а самая молитва — для того, чтобы пріобрѣсти намъ любовь Божію, потому что вслѣдствіе молитвы сыскиваются причины любить намъ Бога.
Надлежитъ же знать намъ, возлюбленные, и то, что всякая бесѣда, совершаемая втайнѣ[234], всякое попеченіе добраго ума о Богѣ, всякое размышленіе о духовномъ установляется молитвою, и нарицается именемъ молитвы, и подъ симъ именемъ сводится воедино, будешь ли разумѣть различныя чтенія, или гласъ устъ въ славословіи Богу, или заботливую печаль о Господѣ, или тѣлесные поклоны, или псалмопѣніе въ стихословіи, или все прочее, изъ чего составляется все ученіе чистой молитвы, отъ которой рождается любовь Божія; потому что любовь отъ молитвы, а молитва — отъ пребыванія въ отшельничествѣ. Въ отшельничествѣ же имѣемъ мы нужду для того, чтобы намъ была возможность наединѣ бесѣдовать съ Богомъ. Но отшельничеству предшествуетъ отреченіе отъ міра. Ибо, если человѣкъ не отречется сперва отъ міра, и не удосужится отъ всего мірского, то не можетъ уединиться. И такимъ образомъ отреченію отъ міра предшествуетъ опять терпѣніе, а терпѣнію — ненависть къ міру, и ненависти къ міру — страхъ и любовь. Ибо, если не устрашитъ сердца страхъ геенны, и любовь не приведетъ къ желанію блаженствъ, то не возбудится въ сердцѣ ненависть{C} къ міру сему. А если не возненавидитъ міра, то не потерпитъ быть внѣ его покоя. И если не предваритъ въ умѣ терпѣніе, то человѣкъ не возможетъ избрать мѣста, исполненнаго суровости и никѣмъ не обитаемаго. Если не изберетъ себѣ отшельнической жизни, не возможетъ пребывать въ молитвѣ. Если не будетъ постоянно бесѣдовать съ Богомъ, не пребудетъ въ сихъ съ {167} молитвою соединенныхъ размышленіяхъ и во всѣхъ видахъ сказаннаго нами молитвеннаго ученія, то не ощутитъ любви.